Нашествие

— Что будет скучно? Зря. Очень даже. В некоторых отношениях я гораздо чувствительнее, чем советует читательницам «Модный курьер».

Брат посмотрел на сестру — он услышал за её издёвками искреннюю тревогу.

— Сомневаюсь, что проделает.

— Он мог упражнениями развить в себе меткость.

— Милая глупышка, — взял её за подбородок брат. — На дуэли всё решает не меткость. А хладнокровие. Вряд ли об этом пишет «Модный курьер».

— Нет, ничего не пишет, — признала Алина.

— У меня возникла пара идей. Не идей даже. Так, пустяковых шуток. Посмотрим, как их выдержит хладнокровие графа Ивина.

Облаковы сидели в кабинете. Единственном месте в доме Ивиных, где не показывались сами Ивины.

— Мари, я думаю, это наилучший выход.

— Отослать Алёшу? Неужели maman склонила тебя на свою сторону?

— Нет, меня она теперь избегает. Не знаю почему.

Мари вздохнула:

— Я предложила ей от нас… От тебя. Выделить Оленьке приданое. Эта мысль не снискала популярности.

— Не удивляюсь.

— А я очень! Почему ты не удивлён?

Но оба умолкли. Вошёл лакей с запиской на подносе. Выдвинул к барыне:

— Её сиятельству… — Та уже взяла сложенный листок, когда лакей договорил: — От господина Бурмина. Просят ответить тот же час.

Рука барыни на миг остановилась с письмом. Потом легла на стол. Муж и жена увидели на срезе кружок печати.

В записке было нечто только для глаз Мари.

Оба ощутили ту неловкость, к которой ни одному не хотелось возвращаться. Облаков красноречиво молчал, как бы говоря: я уже сказал, что доверяю тебе. Но Мари чувствовала в его молчании и другое: докажи.

— Ответьте господину Бурмину, — заговорила Мари, — что ответа не будет и чтобы он не трудился писать более, ибо прочие также останутся без ответа.

Лакей от изумления шевельнул бровями. Теперь он уже готов был оторвать себе ухо в наказание за глупость: ведь мог бы осторожно открыть и прочесть, мог бы, крр-р-ретин. Теперь было поздно. Письмо лежало перед барыней. И она не велела его унести.

Он поклонился:

— Ваше сиятельство.

Вышел.

Мари взяла письмо за угол. Взяла с каминной полки кремень. Щёлкнула. Подожгла. Дала бумаге разгореться. Уронила в камин. Села рядом с мужем.

— Николя. Я выхожу в свет. Я встречаю людей. Мужчин. Я могу отвечать за то, чтобы не давать им повода. Но не могу быть в ответе за фантазии, которые они сами себе придумывают. Которые меня не интересуют. И тебя не должны.

— Мари, ты ответила ему резко, — упрекнул муж. — Ведь он наш старый друг.

Но в голосе его было облегчение.

Оба смотрели, как мечется пламя. Он — с тревогой: всё казалось, что горит слишком медленно. Она — с грустью. Пометалось, опало, рассыпалось серой шелухой. Облаков взял руку жены:

— А насчёт их женитьбы. Скоро никому не будет дела до романов и свадеб. Война с Бонапартом… Мари. — Он смотрел на кольца, которые унизывали её пальцы. — Бонапарт вовсе не из бахвальства называет своё теперешнее войско Великой армией. А мы не можем сказать того же о нашей… Следует готовиться к худшему.

Жена встала:

— Ты, как всегда, рисуешь всё мрачными красками. Шесть лет назад все вы шокировались, что он назвал себя императором, и тоже ждали худшего.

— Шесть лет назад нам не требовалось ополчение и дополнительный набор рекрутов.

— Ах, оставь. Ты тревожишься больше, потому что сейчас твоя ответственность больше. А кончится опять, как шесть лет назад: мы здесь даже не заметим.

— Хотел бы я, чтоб ты была права.

Мари взъерошила ему волосы, поцеловала в темя, где осторожно проглядывала розовая плешь — Мари умилилась и ей, как очередной слабости любимого человека:

— Я права.

— Это место при штабе, которое я предлагаю для Алёши, оно прежде всего безопасно. У твоей maman не будет повода упрекать нас в недостатке заботы.

Мари вздохнула:

— Во-первых, про войну она не поверит. А во-вторых, повод у неё всегда отыщется. Нет, это — во-первых.

День рождался. Бурмин смотрел на его рождение, наслаждаясь каждой минутой облегчения, которое оно приносило. Быстрее билось сердце. Отпускала ломота в костях. Сужались зрачки. Волны и каскады запахов стихали и гасли. Мир пах лишь влажными травами, землёй да далёким горьким дымком жилищ. Туман был плотным: ни леса впереди, ни дома позади, точно их и не было. Проступали только ближайшие кусты. Точно за ночь всё в мире стало океаном мглы, а теперь формы рождались заново.

Он слушал, не стукнет ли вдали экипаж. Не зашуршат ли шаги посыльного с ответом. Он всё ещё ждал.

Сонно попробовала голос первая пробудившаяся птица. Звук был глухой, быстро погас, как в войлоке.

— Я не понимаю, — прошептал туману Бурмин.

Письмо перехватил муж? А хоть бы и муж. Алёша — и его семья тоже. Облаков должен был встревожиться и поспешить. Но не было и Облакова.

— Бурмин! — глухо донёсся из-за колышущейся стены тумана голос Алёши. — Чего мы ждём?

Утренняя тишина больше не оставляла надежды.

Бурмин поднял нож и надрезал себе ладонь. Выступила, побежала кровь. Он подошёл к кустам, провёл мокрой ладонью по мокрым листьям, влажный их запах тут же потемнел, стал железным.