Нашествие

Оленька требовательно смотрела на него своими правдивыми глазами. Она вполне понимала природу Алёшиных мук.

— Ты не можешь себе позволить… такое.

Есть вещи, которых барышни не называют. Даже если понимают.

— Зачем ты тянешься за такими, как этот Мишель, если ты — не такой?

— Ах, Оленька! — Сейчас, в муках похмелья, Алёша сам верил в своё раскаяние. — Разве ж я за ним тянусь!

— Зачем же ты туда отправился?

Алёшино лицо оживилось.

— Ты пойми. Ведь это единственная возможность всё поправить. Раз — и в дамки! Если только выпадет случай. Если повезёт! По-настоящему! В один вечер можно выиграть целое состояние! Выйти оттуда богатым и независимым. И тогда… Тогда мы сможем пожениться.

Он взял её руки в свои. Глядел с мольбой и надеждой.

Оленька порозовела. Рук не отняла.

«Оленька-а-а-а!» — донёсся голос графини. В нём сквозила лёгкая тревога, которую Оленька расшифровала без труда: графиня не видала ни сына, ни воспитанницу, из чего сделала вывод, что… «Оленька-а-а-а!» — голос двигался, приближался.

— Ты должен примерно служить. И выслужиться, — скоро заговорила Оленька, глядя Алёше в глаза. — Накопить капитал. Тогда мы сможем пожениться.

— Как у тебя всё просто, — уныло проговорил Алёша. — Будто это быстро. Выслужиться.

— Попроси… совета у генерала Облакова. Он тебе ни в чём не откажет.

Алёша задумался.

— Он наверняка сумеет подыскать тебе какое-нибудь хорошее место.

Голова после вчерашнего трещала, Оленькины слова ласково буравили от уха до уха.

— Обещай мне. Обещай! Обещаешь?

— Да, да, сто раз да! — И этому Алёша тоже верил.

Оленька быстро клюнула губами его губы.

— А, Оленька… — Графиня быстро оценила диспозицию: сын в углу дивана, воспитанница на другом конце комнаты, с рукоделием. Туалет в порядке. Волосы в порядке. Ложная тревога. Пока что — ложная. Глаз да глаз за ними нужен.

— Что, мама? — спросил сын.

Графиня приласкала его взглядом.

«Ну что стоит Мари просто увезти её с собой в Петербург? Тем более если Мари опять в положении. Ребёнку понадобится нянька! Мари так эгоистична, вечно думает только о себе…» — с привычным раздражением подумала мать.

Обернулась к бедной бесприданнице:

— Душенька, идём — помоги мне смотать нитки.

Оленька отложила пяльцы. Вскочила. Как всегда — готовая к услугам.

Некоторое время Алёша не думал ни о чём. Просто наслаждался внезапной тишиной. Даже голова болеть перестала. Он качал ногой, любуясь хорошо натянутым сапогом.

Цок.

Поднял голову.

Цок.

Стукнуло опять по стеклу.

Алёша подошёл к окну, жмурясь на солнечный свет.

Мишель тут же бросил ненужные камушки в клумбу. Он сидел верхом на своей английской кобыле. Шкура её лоснилась на солнце муаровыми переливами. Алёша дёрнул за шпингалет, отворил окно. Ворвался шум и запах лета: пыли, навоза, трав.

Жизнь была так прекрасна!

Ну как вот хоронить себя заживо в бумажки — вместе со штабными крысами?

— Симпатичная! — подмигнул Мишель Алёше.

Алёша подумал: надо бы ему строго указать, что не его дело. Но уже расплылся в глупой ухмылке.

— А знаешь что? — Мишель подъехал к самому окну, топча зелень и золотые шары цветов. Понизил голос. — Симпатичных девиц полно. А дам ещё больше. Жениться — считай, заживо себя похоронить.

«Вот и он о том же», — поразился совпадению мыслей Алёша.

— Едемте, граф! — шутливо отсалютовал Мишель. — Нас ждут великие дела.

Но обаяние Оленьки ещё не развеялось. Ещё окружало Алёшу, как скорлупа.

— Не могу, — мрачно сказал он.

Весёлое выражение на лице Мишеля несколько застыло. Лошадь крутилась под натягиваемым поводом. Копыта чавкали, ломая цветы.

— Шишкина позови, — предложил Алёша.

— Шишкин отпал. Переметнулся к занудам. Оказался тряпкой и слабаком. Я в нём ошибся. Но ты же не слабак?

На миг игра теней и бликов накрыла лицо Мишеля. Алёше показалось, что улыбка Мишеля похожа на злой оскал. Что в глазах мечется болотный огонёк.

Но Мишель повернулся. Тень ушла. Мишель весело похлопал кобылу по широкому крупу:

— Зизи выдержит двоих.

И скорлупа треснула. Алёшу окружило радужное обаяние Мишеля. Он знал, что ядовитое. Но… Солнце смеялось, зелень шелестела, похмелье отпустило. Происшествие с Бурминым при свете дня потускнело, а что он сам наговорил — уже и забыл. Он был молод, здоров. Ему хотелось жить, а значит — веселиться.

День впереди был прекрасным, долгим. И жизнь тоже.

«Я всегда успею связать себя по рукам и ногам. Потом».

Он весело закинул ногу и перемахнул через подоконник.