Нашествие

Елена трогала спинки кресел. Гладила тяжёлые шторы. Даже пол ступнями — не шла, а тоже как бы ласкала.

Рука её вела по морде грифона на модной жёсткой кушетке. И поймала шнурок. Шнурок висел на шее у грифона. Елена разжала ладонь: шнурок был продет сквозь маленькую белую бумажку. На ней стояло…

Елена изумлённо обернулась к господину Егошину:

— В каком смысле — в уплату долга?

Он недовольно подошёл, стряхнул с её ладони этикетку, будто насекомое:

— В каком может ещё быть? Человек делает долг, который не может уплатить. За это описывают его имущество. А потом продают.

Она взяла лампу. На ней тоже была бирка.

— Вы наделали долгов? — ужаснулась Елена. Радужный пузырь её мечты, казалось, отделился от неё и поплыл по комнате. Вот-вот наткнётся на угол, на подсвечник, на отросток какого-нибудь грифона. И лопнет.

— Я никогда не делаю долгов. Берёшь в долг чужие деньги, а отдаёшь — свои. Я не отдаю того, что моё.

Муж забрал у неё из рук лампу. Стукнул обратно на стол.

Елена теперь видела эти бирки везде. Не могла не видеть. Они были повсюду. На шторах, на картинах, на зеркалах. На каждой вещи.

— Я не понимаю… Эти вещи — не ваши?

Егошин плюхнулся в кресло, крякнувшее под ним. Закинул ноги на стол:

— Всё это моё. Теперь.

Послышался шум в передней. Голос лакея. Возмущённый протест. Шаги побежали. Дверь растворилась. Лицо господина в оливкового цвета фраке пылало.

«Красиво, — тупо отметила Елена. — Приглушенный зелёный с ярко-красным».

— Где моя собака? — заорал он, брызгая слюной.

Егошин сложил руки крестом на груди:

— У графа Ивина.

— Как?!

— Я ему её продал. — Егошин медленно поднялся.

— Я отдал вам собаку как залог, а вы её… — Но удар в челюсть не дал ему договорить.

Елена ахнула. Господин в оливковом фраке отлетел прямо в объятия дюжему лакею и был тут же утащен прочь. Егошин встряхнул ушибленной рукой:

— Что за вздорный народ. Помогаешь им. И вот благодарность.

Елена так и стояла столбом:

— Боже мой… Вы… Вы ростовщик. Вы… Вы… низкий человек… плут и аферист.

Пощёчина отбросила её на пол. Елена всхлипнула. Слёзы покатились будто сами. Егошин прыгнул следом. Отвесил вторую оплеуху:

— А вы жена ростовщика… — Пощёчина. — Афериста. — Ещё одна. Возбуждение похоти на его лице испугало Елену больше, чем побои. — Ростовщика, — схватил он её за лодыжки. — Учитесь получать от этого удовольствие… дорогая.

Перевернул на живот, задрал платье, другой раздвигая панталоны.

Попугай переступал своими крупными чешуйчатыми лапами. Наклонял голову, помаргивая чёрными бусинками-глазками. И лакей Яков тоже наклонял. Лицо его было совсем рядом с прутьями. Попугай вправо. И Яков вправо. На губах у него играла ласковая улыбка. В глазах тоже — но не ласковая.

На полу стояли совок и щётка.

— Скажи: огня. Огня… скажи: огня, — увещевал лакей.

Анфиса вошла с метёлкой на длинной ручке. Оценила картину. Полюбовалась наклонённым станом лакея, его тонкой талией. Взор её замаслился. Остановился на поджаром заде и крепких икрах. «Хорош, аспид… Сердце прям ёкает».

— Что-то вы, Яков Иваныч, заходить перестали.

Он будто не слышал:

— Скажи: огня. Огня…

«Аспид и есть», — ныло у неё сердце. Только бы голос не дрогнул, притворилась, небрежно метя метёлкой:

— Что-то бабы в кухне говорят, вы, Яков Иваныч, ночью от Пелагеи выходили.

Но тот даже не обернулся, занятый птицей:

— Гляжу, работы на кухне мало, а баб много, раз говорят. Ну скажи: огня…

Слёзы так и полезли, проклятые:

— Да зря время тратите, Яков Иваныч.

— На кого ж тратить?

— Может, я что занятное знаю.

— Огня… Скажи, голубчик: огня…

— Я вот много чего примечаю.

— …Огня… огня.

— Барыня, например, генеральша которая, ночью гулять пошла, а прибежала — трёпаная. Платье-то она убрала. Да я-то нашла. А на платье пятна от травы. Ей-богу, как у простой девки.

Яков отвёл лицо от клетки, выпрямился. «Попался!» — обрадовалась она. Заработала метёлкой энергичнее. Метёлка порхала, Анфиса приближалась:

— Вот оно как. Хоть барыня, хоть простая девка, а всё одно — как с полюбовником кувыркаться, так и не отличишь.

Яков схватил её за талию:

— Приметливая ты, гляжу. Кто ж полюбовником у ней?

Пожала плечами:

— За ноги не держала, со свечкой не стояла. По лесам за ней не таскаюсь.

Яков её тряхнул — пока что ласково, но так, что понятно: может и не ласково.

— Не может же быть, чтобы такая приметливая и не знала.

Сердце её заколотилось, аж выскакивало. По телу прокатывал жар.

— Примечать-то — не то же самое, что за ноги держать. Ходит тут один. Зыркает. Может, просто зыркает. А может, и не просто. Сосед.

— Конечно, сосед. Это всегда сосед, — ухмыльнулся лакей.

Попугай заверещал, заходил по жёрдочке. Анфиса поморщилась кокетливо. Но Яков уже выпустил её, оттолкнул. Вернулся к клетке. Это обидело Анфису:

— Дурной он. Граф всё бился с ним, бился. Да и бросил. Без толку. Ни словечка в башку его дурную не втемяшил. За что только деньги плочены?

Покачала головой, опять заработала метёлкой, вытряхивая страсть:

— В суп бы поганую тварь, — приговаривала, поднимая облачка пыли. — Да жира — шиш. Одни кости.

— Скажи: огня… — мягко упрашивал лакей. — Кто мой умница? Ты мой умница… Скажи: огня.