Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Но хочется мне, Господи, еще детальнее познакомиться не со странным Е. Теодором, а с выдающимся политиком региона – г-ном Либерманом. Но как это сделать? Мы ведь не в России начала 19-го века, где титул, связи, рекомендательные письма влиятельных особ легко открывали мне двери домов местной знати. Это – первое. Второе – ты, Господи, помнишь ли? – упрекнул меня однажды за преимущественно декларативный характер моих суждений о России, ты сказал, что резкие выводы не часто бывали подкреплены в моей книге достаточно убедительными примерами. Здесь же в моем распоряжении – только подключенный к Интернету компьютер да не больно разговорчивый Инженер.

Возвращаюсь к моему Инженеру. Не только на почве сексуальной ориентации, но и в отношении его русскости нравится мне провоцировать моего Вергилия, как импонирует, в общем-то, и его реакция – неизменно становиться на ее защиту. Он сам однажды соблазнил меня попытаться в исследовательских целях вогнать клин между двумя «русскостями» – местной и оригинальной российской, когда вместе мы натолкнулись в Интернете на «Письмо товарищу Сталину» самого молодого из ныне широко пишущих русских, сочетающее элементы апологетики последнего кремлевского тирана с остроумно оформленной издевкой над горячей неприязнью к нему тамошних соплеменников Инженера, иронично именуемых в статье «либеральной российской общественностью». Но на критические мои замечания о склонности русских становиться винтиками деспотической машины, будь то Ивана Грозного, Петра Первого или Иосифа Сталина, Инженер возражал, спрашивая, чем лучше было повиновение и поклонение немцев Гитлеру или японцев своему Императору или, скажем, французов – Наполеону. Иногда все же мне казалось, что он так горячо оппонирует моим негативным отзывам о России потому, что ему хочется еще и еще раз услышать их из моих уст, чтобы затем в задумчивом одиночестве как палкой прошлогоднюю палую листву тревожить их, вслушиваясь в тихий шелест времени. Вернее всего будет предположить, что в душе его случаются сражения между искренним желанием оградить память о его тамошних друзьях от все же хорошо заметной в нем привычки еврея зябко ежиться от являемой ему холодности русской государственности. (Этим утром я продевал руку в рубашку, и вдруг привычная, элементарная операция неприятным образом застопорилась, и я ощутил похожее раздвоение мысли: в одном направлении ее производились вычисления, откуда взялся заусенец на ногте; в другом – обо что он мог зацепиться в совершенно гладком и скользком шелковом рукаве).

Когда я пытался доказывать Инженеру, что именно исторические навыки русской государственной культуры прививает г-н Либерман местному обществу, Инженер как будто мялся, будто глотал старинное горькое лекарство, каких ныне на земле давно не выписывают либо заключают в растворимые капсулы. Характер моих умозаключений был ему очевидно неприятен.