Ненумерованные письма маркиза Кюстина

– Но то же самое можно сказать обо всех предыдущих этапах недлинной истории этого государства. У разбитого корыта мы могли остаться и затеяв сбор давно распавшегося народа, и в восстановлении умершего языка, и в ходе каждой из войн против куда более многочисленного противника. Если я не терплю вождя нашего вместе со всей его электоральной пехотой и журналистской походной кухней, то вовсе не из-за его идей, которые он забивает в зманкомовские головы как гвозди в булку, – Е. Теодор Дантон дышал воодушевлением, он наклонился ко мне над столом и так энергично стал трясти удерживаемой им за хвост креветкой, что я стал опасаться, как бы он не забрызгал мое единственное земное платье, – в идеях этих я не нахожу ничего ни экстраординарного, ни хотя бы оригинального, а злюсь я из-за грязной, инфицированной формы, в которой они подаются, потому что содержание идей проходит, по крайней мере, через какое ни на есть сито сознания, форма же проникает в организм бесконтрольно и беспрепятственно, будто через поры кожного покрова. А он и его дружина постоянно и беззастенчиво применяют мерзкие пропагандистские техники. Хотите пример, маркиз?

– Давайте, – ответил я, – только положите на тарелку креветку или съешьте ее с удовольствием и благодарностью, которых она, несомненно, заслуживает.

Е. Теодор рассмеялся, прожевал креветку, обсосал хвостик, присоединил его к уже выложенным ранее аккуратной правильной дугой на ободе тарелки креветочным останкам, поймал мой заинтересованный взгляд, засмеялся еще раз и отреагировал на него вполне добродушно.

– Знаете? Русские по-настоящему уважают только немцев. Даже после той войны, пожалуй, особенно после нее. Это потому, что немцы одни только и умеют, по их мнению, наводить и поддерживать порядок в тумбочке. Французы – клоуны, евреи – вонючки, англичане не заслуживают ничего кроме ненависти, от китайцев нужно держаться подальше как от глистов в сортире, а все остальные вообще не стоят того, чтобы о них упоминать.

Я кивнул одобрительно, показывая, что беру его замечания на заметку, и поощряю к продолжению.

– Так вот, мой пример как раз и будет насчет русских. Я скажу: «Русские – генетические насильники и убийцы». «Это почему же?» – спросите вы.

– Это почему же? – спросил я.

– Потому что у них – Андрей Чикатило.

Имя серийного убийцы было мне знакомо. Я не стал отвечать. Е. Теодор и не ждал ответа.

– Заладьте: «русские Чикатилы, русские Чикатилы, русские Чикатилы», – так же, как либермановские абреки заладили: «левые, левые, левые»; как на вашей родине Робеспьер: «аристократы, аристократы, аристократы»; как большевики: «буржуи, буржуи, буржуи»;

как нацисты: «Juden, Juden, Juden»; как Ближний Восток: «сионисты», «сионисты», «сионисты».

Он почувствовал, что последний пример воткнул напрасно в свою вдохновенную филиппику, и тем ослабил эффект вместо того, чтобы, как начал, идти по нарастающей и оборвать на самом пике, на том пункте, на котором всегда обрывают евреи обличительные речи, то есть на нацистах, конечно.

Я кивком подал ему знак, что согласен забыть его ляпсус, но помню и согласен, что утверждение, с которого он начал (насчет русских), – действительно – верх нелепости.

Е. Теодор как будто еще пожевал что-то во рту, хотя по внятно выговоренным его последним фразам было совершенно ясно, что во рту у него нет ничего кроме накопившейся горечи в отношении своих соплеменников.

– Средний зманкомовец, – продолжил Е. Теодор, успокаиваясь, – в своей русскости уже, кажется, ближе к Андрею Чикатило, чем к Андрею Сахарову.

Е. Теодор пригорюнился и умолк, но полицейский не родился на сей раз, потому что Инженер, ранее поднявшийся к себе в спальню, теперь возвращался к нам вниз со второго этажа. Он сменил недавно (при мне уже) освещение лестницы на неоновое, и теперь в псевдолунных ярких лучах седина его сверкала как пластмассовая с покрытием под хром вентиляционная решетка автомобиля в просторном автосалоне. Он оставил за собой, по-видимому, приоткрытыми все двери по дороге, и до нас донеслись последние всхлипы пополняющей свои запасы «ниагары» и звук невыключенного телевизора. По тому, как прислушался Е. Теодор, по тому, о чем, оживившись, заговорил следом, я понял, что пока Инженер не вернулся и не выключил телевизор, раздававшийся сверху мужской голос донес в гостиную рассуждения его обладателя на тему химического оружия сирийского президента.