– Химическое оружие, – разъяснил нам Е. Теодор, – хранится в виде двух безопасных компонентов на удаленных складах. Только когда их смешивают и помещают в снаряд или бомбу, они становятся смертоносны. А в России (он кивнул в сторону севера) сто лет назад и компоненты состояния общества сами по себе были опасны: опоздание с освобождением русских от восточной тирании и десятилетия тыканья палкой евреев взорвались при соединении их в ужасной революции и омрачали жизнь людей там (и не только там) в течение семидесяти лет. И вот теперь Либерман публично тычет палкой арабов и своими упрощениями воспитывает из здешних еврейских «русских» политических дегенератов и дегенераток. Господи! Как же избавиться от этой..?! – Е. Теодор осекся, бросив быстрый и опасливый взгляд на Инженера.
– Sobaki? – с удивлением спросил я, так как в нечетко проговоренном Е. Теодором по-русски слове мне послышался свистящий звук знакомого оскорбления, каким воспользовался когда-то поэт Василий Жуковский, хоть и заочно, а все же швырнувший его мне в лицо.
– Нет, нет! – запротестовал Е. Теодор. – Я хотел сказать – napa-S-S-S -ti. Я имел в виду явление, а не персону.
– Ru-s-s-kogo s-s-lobnogo totalitari-s-s-ma o-s-s-kolok... – с дивана дружелюбно вставила Ирэна, увлекшаяся, видимо, «s»-буквенным потоком, напоминающим свист авиационного двигателя. – Как избавиться? А назначить его послом антарктических пингвинов на Северный полюс.
В течение вечера она раза три выходила курить в сад, но теперь осталась в салоне, присев на диван, закинув ногу на ногу. Сейчас понятно стало, что шаровары ее состоят из несшитых между собою полос, и обе ее ноги, когда она садилась, обнажались от щиколоток почти до самых бедер. Все, что делалось ею, показалось мне, было предназначено для того, чтобы издеваться над Е. Теодором и поддразнивать его. С тою же целью медленно округляла она рот в небольшое «О», куда неспешно и пошловато вплывала и где тонула оранжевая креветка. Так же затейливо собирала она губы в мягкий захват для синей пластмассовой трубочки, через которую тянула сооружаемые ею коктейли. Сердце же ее, показалось мне, оставалось с «Боингами». Их мрачные тени только и видит бедолага Е. Теодор, подумалось мне.
– Я, бесспорно, был бы рад, – продолжил Е. Теодор, – если бы Либерман оставил политическую арену ради коммерческой деятельности, в которой его таланты нашли бы достойное и полезное для нашей страны применение. Но мне не хотелось бы, чтобы его уход был результатом судейского крючкотворства, – поморщился он, – он должен быть выдавлен из общественной жизни в честной борьбе на открытом медийном пространстве. В России нашего еще проживания в ней времен с политической карты соскабливали не судами, а книгами, насмешками и анекдотами.
Ирэне высказанное ее давним наставником пожелание пришлось по вкусу, она принялась импровизировать:
– Слабо получилось, нет изюминки со стрихнином, – пожаловалась самокритичная дама. – Но, давай сочиним анекдот. Слушайте, маркиз. Встретились русский, француз и Либерман. Русский говорит: «Пуля – дура, штык – молодец». Француз возражает: «Штык всем хорош, кроме одного — на нем нельзя сидеть». А Либерман суммирует: «Что русскому – молодец, а французу – неудобное сидение, то арабу – Ган Эден. Ха-ха-ха!»
– Ирэна, – возразил я, – это не лучше стихов, это совсем несмешной анекдот, и даже не анекдот вовсе, а только душок от анекдота. Кроме того, Эдемской сад действительно существует, и там тонкими и глубоко гуманными остротами обмениваются все расы и племена человеческие.
Она, восприняла мое замечание с любопытством, но довольно индифферентно, как обычно относятся скептики ко всему божественному, и ничуть не обидевшись на наставительный тон, поерзала, устроилась поудобнее на диване, и в конце концов прилегла набок. Меня в эту минуту, озарила, наконец, догадка, как именно Е. Теодор и Ирэна занимаются любовью в реальной жизни.
Е. Теодор высоко поднимает в руке игрушечный самолет:
– В-в-в-в-в-в-в-в-в-в-в-в-в-в! – натужно воет он, постепенно приземляя аппарат на диван рядом с узким бедром Ирэны. Она блаженно закрывает глаза и улыбается Е. Теодору худыми губами.
– У меня к тебе – претензия, – внезапно обрушивает на нее Е. Теодор странные слова.
– Какая? – не очень верит Ирэна в возможность подачи против нее искового заявления адвокатом Е. Теодора.
– Почему мне с тобой никогда не бывает скучно? – шутит он.
– А других претензий нет? – тем же тоном спрашивает Ирэна.
– Пока нет, но я придумаю... Мне, между прочим, снился сон, в котором ты выговаривала мне за что-то.
– За что?
– Не помню. Кажется, я заставил тебя ждать себя на какой-то площади, возле какого-то магазина. Ирэна!
– А?
– Ты раскаиваешься за то, что в моем сне выговаривала мне? Жалеешь об этом?