Но тогда была война

Он нашел в Москве железнодорожную библиотеку — напротив Театра транспорта, записался в нее, выпросив у матери десять рублей на залог, привез домой альбом с чертежами паровозов, раскладывал его на столе и показывал их мне, водя пальцем по кругам и линиям. Он изучал устройство машины, готовясь к профессии машиниста. Представлял, как поедет на паровозе за границу, фантазировал, лежа рядом со мной в шалашике, построенном в саду под яблоней, обещая и меня научить водить паровоз — это же запросто, вот, гляди… И он чертил пальцем в воздухе какие-то детали управления, объясняя их назначение и устройство…

Он и меня приобщил к библиотеке. Она находилась на правой стороне улицы Казакова, наискосок от театра в доме с башенкой, похожем на путейское строение. Внизу за библиотекой блестели рельсы и вагоны подъездов к Курскому вокзалу от Каланчевки. Внутри книжного храма пахло, как мне казалось, вокзалом, шпалами и книгами одновременно. Высокие стеллажи, старушка на абонементе со строгим взглядом из-под очков: смотри, книги надо возвращать через две недели. Ну, какую тебе подобрать? Я не знаю… Возьми вот эту. Она дала мне "Белого пуделя", потом были "Удивительный заклад", "Слепой музыкант", "Дети подземелья". Я пытался навязать эти книги сыну — нет, в их классе такое не читалось, они балдели от пародии на Штирлица, и на вопрос: ты читал "Белого пуделя"? отвечалось: не-а, я "Белое солнце пустыни" смотрел.

Дисциплинированным читателем я продержался полгода, потом просрочил месяца два. Ехать было стыдно. Отправился, наконец, в августе, сдал книги, наврал, вопреки своим принципам (а, не любишь, когда другие врут, а сам?), наврал, что болел, и неожиданно для себя заявил, что хочу выписаться, далеко ездить, а у нас рядом с домом библиотека есть…

Старушка вернула мне десятку, я зажал ее в кулаке и направился к выходу. На пороге оглянулся, прощаясь с шуршащей тайной тишиной библиотеки, с ее высокими, до потолка, стеллажами, втугую заставленными томами, и хранящимися здесь "знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество" и которыми мне и за жизнь не овладеть. Толканул тяжеленную дубовую дверь и оказался на улице. Дверь медленно закрывалась. И так захотелось вернуться, юркнуть в щель. Но она все уменьшалась. Все. Закрылась. Если бы я вернулся, то, может быть, и до сих пор оставался бы читателем той старинной библиотеки, не знаю, цела ли она или нет.

Возле Курского я купил на злополучную десятку здоровенный ломоть арбуза (вот он соблазн, главная причина моей разлуки с библиотекой) и слопал его в электричке, слопал мстительно и с азартом, словно в отместку за эту разлуку. Так я впервые променял пищу духовную на пищу телесную. Бес ли одолел, или глупость, кто ж знает. Грешим и каемся, грешим и каемся, извлекаем уроки…

Да, жизнь, как и улица, подбрасывала нам искушения сплошь и рядом.

Искуситься плохим — это запросто. Порок слаще добродетели по первому, поверхностному восприятию, доступней нестойкой душе. Чтобы вкусить всю сладость добродетели, нужна работа души — долгая и сложная. А тут — нате вам, пожалуйста, радуйтесь и вкушайте, ух, как сладко! Вкусно! Вот говорят: улица виновата, улица привила, улица воспитала, это ребенок с улицы принес — словечко или привычку, новую черту характера, поступок или порок. А откуда оно взялось на улице и что такое улица? Она, как сточная канава, текущая мимо наших домов, мы из них выбрасываем в эту канаву мусор и отбросы, они там накапливаются, сливаются в общий поток. Там оно, дурное бродит, прорастает и плодоносит, а потом, как грязь на подошвах, как зараза, вирус, попадает в наши чистые дома и в души.

Улица — отхожее место семейного мусора, общая помойка, свалка. Мы сами наполняем улицу дурным, а потом в ней, в канаве этой купаются наши дети. Может быть, и я вынес на улицу что-то такое, что приволочет в дом мой внук. И будем удивляться: откуда? Это улица виновата! Нет, это я виноват. Ту свалку надо сообща и расчищать да заваливать. Вот такая диалектика. Улица всемогуща, улица — добро и зло, окунувшись в нее, можно нахлебаться всеобщей дурноты. Но мне улица дала возможность глотнуть и чистого, светлого, доброго. Спасибо ей.

Улица — река с двумя течениями: одно чистое, радостное, другое — мутное, истекающее из гиблых душ. В какое войдешь, тем и омоешься. Выбор есть всегда. Господь удержал меня от шага в мутное.

А Толяна в паровозное училище не приняли, он даже лицом почернел и захворал, а потом поступил в электротехническое ремесленное училище и впоследствии стал классным специалистом по электромонтажу и даже за границей поработал, в Африке.

ЛИЦЕДЕИ