О духовных явлениях в искусстве и науке

¹⁴⁸

В «Пастыре Гермы», в «Божественной комедии» и в «Фаусте» мы улавливаем отголоски того исходного любовного эпизода, наивысшей точкой которого является визионерское переживание. Нет никаких оснований считать, будто нормальный человеческий опыт первой части «Фауста» отвергается или скрывается во второй, или что Гете был нормален, пока писал первую часть, но впал в невротическое состояние, когда взялся за часть вторую. Три названных выше произведения покрывают временной промежуток длиной почти в две тысячи лет, и в каждом из них мы находим явный и личный любовный эпизод, не только связанный с неким весомым визионерским опытом, но и фактически ему подчиненный. Это важное свидетельство, оно показывает, что в художественном произведении (независимо от личной психологии автора) видение оказывается переживанием более глубоким и памятным, чем «обыденная» человеческая страсть. В произведениях искусства такого рода – никогда не следует их смешивать с личностью автора – нет сомнений в том, что подобные видения суть подлинные первичные переживания, что бы там ни возражали рационалисты. Это не что-либо производное или вторичное, не симптом чего-то другого, а истинный символ, то есть выражение чего-то действительно существующего, но неведомого. Эпизод любви есть настоящий опыт, выстраданный по-настоящему, и таково же видение. Не нам решать, имеет ли его содержание физическую, психическую или метафизическую природу. Само по себе оно обладает психической реальностью, которая подлинна не менее физической. Человеческая страсть попадает в область сознательного опыта, а объект видения остается за ее пределами. Посредством наших чувств мы переживаем известное, а наша интуиция указывает на нечто неведомое и скрытое, исходно, по самой своей природе, тайное. Если это нечто когда-либо и становится явным, если оно осознается, его все равно намеренно держат в секрете и скрывают; именно по этой причине с древнейших времен такое знание считалось таинственным, сверхъестественным, обманчивым. Оно скрыто от человека, который чурается его из религиозного благоговения или защищается щитом науки и разума. Упорядоченный космос, в который мы верим в светлое время суток, призван защищать индивидуума от страха перед хаосом, окружающего нас по ночам; просветление рождается из ночных страхов! А вдруг вне нашего повседневного человеческого мироздания обитает иное живое существо – нечто еще более целеустремленное, чем электроны? Не обманываем ли мы себя, полагая, будто наделены собственной психикой, которой властны повелевать? Быть может, то, что наука называет «психикой», не просто знак вопроса, произвольно заключенный внутри черепа, но, скорее, дверь, открывающаяся в человеческий мир из мира запредельного? Быть может, она позволяет неведомым и таинственным силам воздействовать на человека и нести его на крыльях ночи к чему-то более возвышенному, нежели личная участь? Даже складывается ощущение, что любовный эпизод послужил своего рода освобождением – или был бессознательно подстроен с определенной целью, а личное переживание явилось лишь прелюдией к наиважнейшей «божественной комедии».