О духовных явлениях в искусстве и науке

¹⁶³ Улисс в названии моей статьи – это герой Джеймса Джойса, а не тот хитроумный и гонимый невзгодами персонаж гомеровского мифа, который сумел – плутовством и коварством – избежать вражды и мести богов и людей и после утомительного путешествия вернулся к домашнему очагу. Улисс Джойса, очень непохожий на своего древнего тезку, пассивен и безволен; это просто воспринимающее сознание, простые глаз, ухо, нос и рот, орган чувств, подвергаемый по прихоти судьбы хаотичной и безумной круговерти психических и физических событий, причем все эти события он фиксирует почти с фотографической точностью.

¹⁶⁴ Сама книга «Улисс» растянулась на семьсот тридцать пять страниц, поток времени длиной в семьсот тридцать пять дней, состоящий из одного-единственного и бессмысленного дня в жизни каждого человека, а именно (что, впрочем, совершенно не важно) шестнадцатого июня 1904 года в Дублине; по правде говоря, в этот день не произошло ровным счетом ничего. Поток начинается в бездне и в бездне заканчивается. Может быть, это единое, безмерно длинное и чересчур сложное стриндберговское[236]

высказывание о сущности человеческой жизни – высказывание, которое, к ужасу читателя, никогда не будет закончено? Может, оно затрагивает суть, но определенно можно сказать, что оно отражает десять тысяч граней жизни и сотни тысяч оттенков цвета. Насколько я могу судить, на этих семистах тридцати пяти страницах нет ни одного явного повторения, ни одного благословенного островка, где многострадальный читатель мог бы отдохнуть, нет места присесть, опьяненному воспоминаниями, и с удовлетворением обозреть пройденный отрезок пути, будь то сто страниц или даже меньше. Ах, если бы только заметить какую-нибудь расхожую фразу, любезно проскользнувшую там, где ее вовсе не ждали! Но нет! Безжалостный поток течет беспрерывно, и его скорость и плотность возрастают на последних сорока страницах, так что в итоге исчезают даже знаки препинания. Здесь удушающая пустота становится настолько невыносимо напряженной, что достигается точка разрыва. Эта безысходная и безнадежная пустота – главная нота всей книги. Последняя не только начинается и заканчивается ничем, она и состоит из ничего[237]. Все адски ничтожно. Как образчик технической виртуозности, эта книга – блестящее и бесовское в своей чудовищности творение

[238].

¹⁶⁵

Мой покойный дядя мыслил всегда прямо и по делу. Однажды он остановил меня на улице и спросил: «Знаешь, как дьявол мучает души в аду?» Когда я ответил, что не знаю, он разъяснил: «Заставляет их ждать». И с этими словами ушел. Его замечание вспомнилось мне, когда я впервые продирался сквозь текст «Улисса». Каждое предложение возбуждало надежды, которые не сбывались; наконец, в смиренном отвращении, перестаешь чего-либо ожидать, и тут, к ужасу читателя, постепенно осознаешь, что к тому тебя и подводили. Ничего не происходит, ничего не достигается[239], но все же тайное ожидание в схватке с безнадежной покорностью влечет читателя далее, от страницы к странице. Семьсот тридцать пять страниц ни о чем ни в коем случае не состоят из чистых листов бумаги, на них плотно напечатаны буквы. Читаешь и читаешь, делаешь вид, будто понял прочитанное. Порой, словно через воздушную яму, натыкаешься на новое предложение, но надлежащая степень смирения и отторжения заставляет привыкнуть ко всему. Я сам дочитал до страницы 135, преисполнился отчаяния и дважды заснул. Непревзойденное разнообразие джойсовского стиля оказывает моно- тонное, гипнотическое действие. Ничто не идет навстречу читателю, все отворачивается от него, оставляя недоуменно смотреть себе вослед. Книга всегда где-то там, недовольная собой, ироничная, язвительная, злобная, презрительная, грустная, отчаянная и горькая. Текст играет на сочувствии читателя к его неизбежной гибели, если, конечно, не вмешается сон, который прервет эту утечку энергии. Добравшись до страницы 135, после ряда героических усилий воздать, как говорится, книге должное, я наконец погрузился в глубокий сон[240]. Когда проснулся некоторое время спустя, мой взор прояснился настолько, что я начал читать книгу с конца. Этот метод оказался ничуть не хуже обычного; книгу можно точно читать и так, потому что у нее нет ни конца, ни начала, ни верха, ни низа. Все описанное могло бы произойти раньше или позже[241]. Можно читать любой диалог в обратном порядке, ибо соль шуток не пропадет. Каждое предложение по отдельности шутливо, но вместе взятые они ничего не значат. Еще можно остановиться в середине предложения – первая его половина осмыслена в той степени, чтобы существовать самостоятельно (по крайней мере, так кажется). Целиком книга напоминает червя, разрезанного пополам: при необходимости он отращивает новую голову или новый хвост.