О духовных явлениях в искусстве и науке

¹⁷²

Безусловно, во мне говорит предубеждение. Как психиатр, я по определению испытываю профессиональную предвзятость в отношении всех без исключения проявлений психики. Поэтому нужно предупредить читателя: трагикомедия среднего человека, холодная теневая сторона жизни и тусклая серость духовного нигилизма – мой, что называется, хлеб насущный. Для меня они – как мелодия уличной шарманки, избитая и лишенная очарования. Ничто меня не отвращает и не привлекает, ибо мне слишком приходится помогать людям справиться с подобным плачевным состоянием. Я должен бороться с такими состояниями непрестанно и могу сочувствовать лишь тем, кто не поворачивается ко мне спиной. «Улисс» же отворачивается от меня, не желает сотрудничать, хочет и дальше тянуть свою бесконечную песенку, коротая бесконечное время, – а эту песенку я знаю наизусть, – мнит растянуть в вечность свою ганглионарную

[252]

веревочную лестницу утробного мышления, мозговой деятельности, сведенной к простому чувственному восприятию. Он не тяготеет к восстановлению; наоборот, разрушение, похоже, становится для него самоцелью.

¹⁷³ Но это еще не все, поскольку нельзя забывать о симптоматике! Слишком знакомы эти бесконечные бредни безумцев, обладающих лишь фрагментарным сознанием и вследствие этого страдающих полным отсутствием суждений и атрофией ценностей. Взамен у них зачастую наблюдается усиление чувственной деятельности. Мы находим в их заметках острую наблюдательность, фотографическое запечатление чувственных восприятий, чувственное же любопытство, направленное как внутрь, так и вовне, преобладание прошлых приверженностей и обид, бредовое смешение субъективного и психического с объективной действительностью, полное пренебрежение к читателю, пристрастие к неологизмам, отрывочным цитатам, звуковым и речевым ассоциациям, резким переходам и прерываниям мысли. Еще встречается атрофия чувств[253], из-за которой становятся допустимыми бездны нелепости и цинизма. Даже неспециалист без труда проследит аналогии между «Улиссом» и шизофренической психикой. Сходство и вправду настолько подозрительное, что возмущенный читатель вполне может отбросить книгу в сторону и поставить ее автору диагноз «шизофрения». Для психиатра аналогия тоже поразительна, но он наверняка укажет, что характерный признак сочинений душевнобольных, а именно наличие стереотипных выражений, здесь отсутствует. «Улисс» может быть чем угодно, но никак не скажешь, что текст однообразен и повторяет сам себя. (Это не противоречит сказанному выше – об «Улиссе» вообще нельзя сказать ничего противоречивого.) Изложение последовательное и плавное, все в движении, ничто не застыло. Книга будто плывет по подземному течению жизни, которому свойственны целеустремленность и строгая избирательность, то бишь безошибочные доказательства существования единой личной воли и направленного намерения. Психические функции подчиняются жесткой власти; они не проявляют себя спонтанно или беспорядочно. Перцептивным функциям, то есть ощущению и интуиции, отдается предпочтение во всем, тогда как функции различения (мышление и чувство) столь же последовательно подавляются. Они оказываются всего-навсего психическими содержаниями, объектами восприятия. Нет стремления ослабить общую склонность к отображению смутной картины разума и мироздания, пусть нередки искушения поддаться внезапному позыву к наслаждению красотой. Эти черты у безумцев обыкновенно не выявляются. Таким образом, перед нами разве что безумец особого рода. Но у психиатра нет способов оценки такого человека. То, что кажется умственной аномалией, может быть своеобразным психическим здоровьем, непостижимым для обыденного понимания, или даже маскировкой сверхспособностей ума.