Об обращении с людьми

ли вся жизнь деятельного человека, у которого сильные страсти находятся в беспрестанном противоборстве с вели­кими, благородными намерениями. К тому же ученость, об­разование и здравый рассудок суть вещи весьма различные. Между людьми известного воспитания и образования нахо­дится столь много обыкновений, и мы весьма легко смеши­ваем те правила, кои основаны на сих соглашениях с неизменными внушениями чистого благоразумия. Мы уже привыкли располагать мысли наши по оному определенно­му размеру или, лучше сказать, мы уже привыкли повто­рять слова, обоюдную значимость коих мы с трудом могли бы объяснить самому грубому дикарю, и потому-то считаем глупцом того, которой сего затверженного ученого вздора вовсе не понимает и говорит так, как привык. Сколько раз суждения о художественных произведениях простого, вовсе необразованного народа; суждения, которые для так назы­ваемого знатока показались бы отвратительными, - сколько раз, говорю, сии суждения исторгали меня из ложной, вы­нужденной мечты и пробуждали во мне чувство к подлин­ной, истинной природе! Сколько раз, находясь в театре, выжидал я наперед здравого суждения от райка; выжидал, какое впечатление произведет такая-то сцена в простом на­роде, который мы называем чернью. Сколько раз выжидал я, всеобщее ли молчание или громкий смех произведет тро­гательное явление, чтобы решить, верно ли автор или актер изображает природу или слишком далеко от нее уклоняет­ся! На меня действует обольщение (illusion), ибо я возрос в мечтательном мире; но они живут и дышат сообразно вну­шениям истины. Велик тот художник, который игрою своей фантазии или произведением своим, списанным с природы, может привести в забвение и самых необразованных людей. Но велик и тот человек, который чувство простой истины не погружает в бездну посторонних понятий, предрассудков и обыкновений. Впрочем, сколь редко встречаются вместе ис­кусство с чувством истины, образованность с простотою! - Итак, не станем презирать того, кто пользуется лучшею стороной за счет худшей; не станем его просвещать, но луч­ше будем у него учиться.

С добродушными, но слабыми

людьми надобно обра­щаться сколько можно лучше и стараться окружить их бла­городными друзьями, кои бы им не только не были вредны, но и руководствовали к делам достойным доброжелателъно- го их сердца. Есть такие люди, которые не могут ни в чем, по крайней мере словесно, отказывать другим. Чтобы не со­чли их недоброхотными, они обещают гораздо более, неже­ли сколько выполнить в состоянии; более дают, больший для других труд на себя принимают, нежели бы сколько по­требовала от них сама справедливость. Другие столь легко­верны, что всякому доверяют, всякому поручают себя и собою жертвуют; всякого считают своим другом, кто только по наружности кажется честным и доброжелательным. Иные бывают не в состоянии о чем-нибудь просить других, хотя бы они в свете никогда не получали того, на что имеют самые справедливые требования. Я не стану здесь говорить о том, сколько терпят сии слабые люди. Не стану говорить, до какой крайности доводят добросердечие и услужливость первых, и чего бесстыдство [других, пользующихся люд­ской слабостью 1 лишает последних, потому что они не име­ют смелости им сопротивляться. Не должно пользоваться слабостью человеческой! Не надобно получать обманом ка­кой-либо выгоды, подарка или какого-нибудь пособия, ко­торого по правилам строжайшей справедливости нельзя от них требовать, не причинив им какого-нибудь беспокойст­ва. Надобно стараться удерживать от того и других. Обод­ряй

робкого', старайся о нем, защищай его, когда робость препятствует ему быть собственным своим защитником.

Есть люди, душевно привязанные к каким-нибудь люби­мым своим слабостям.

Если сии слабости суть какие-либо барские прихоти, каковы звериная охота, лошади, собаки, птицы, музыка, танцы, живопись, или страсть, например, собирать естественные редкости, бабочек, печатки, пробки, и пр., либо охота к строениям, садоводству, склонность к воспитанию детей, страсть к покровителъствованию, физи­ческим опытам, либо какая-нибудь другая невинная склон­ность, то и все мысли их сосредоточиваются в сем пункте. Они ни о чем не говорят так охотно, как о любимых ими предметах, всякий разговор всегда обращают к оному. Они тогда забывают то, что человеку, коего они имеют пред гла­зами, вовсе неизвестен сей предмет их; однако же, напротив того, и не требуют, чтобы он говорил о том с большим по­знанием, если только он имеет терпение их слушать, если только рассматривает со вниманием и удивляется тому, что они ему показывают как величайшую редкость, и видом своим во всем том принимает участие. Кто же был бы столь жестокосерден, чтобы не захотел оказать сего малого удо­вольствия человеку, который, впрочем, добросердечен и благоразумен? Преимущественно советую я обращать вни­мание на пристрастия, - разумеется невинные, - тех вель­мож, коих благосклонность нам необходима.

(24) .