Обещание

с усмешливостыо доброю:

— А ну-ка, парень городской,

косить не хоть попробовать?

— Чего там, — крикнул я, — уметь

Да и привычка та еще! —

и спрыгнул,

и пошел шуметь

литовкою летающей.

Ах, не косил я, а творил!

Я шел 1и луг выкашивал,

я ничего не говорил —

и этим все высказывал!

Но вот зеленый свет вдали,

и неохотно,

вяло

колеса вздропнули,

пошли,

а девушка стояла.

Отцом окликнула косца,

пошла травою поясной...

А я-то думал полчаса —

мы с одного же поезда...

Уже не шел состав —

летел,

летел навстречу полночи,

и долго я вослед глядел,

выгнувшись

на поручнях...

1956

* * *

Моя любимая приедет,

меня руками обоймет,

все изменения приметит,

все опасения поймет.

Из черных струй, из мглы кромешной,

забыв захлопнуть дверь такси,

взбежит по ветхому крылечку,

в жару от счастья и тоски.

Вбежит, промокшая,

без стука,

руками голову возьмет,

и шубка синяя со стула

счастливо на пол соскользнет...

1956

* * *

От меня не укроется:

если спорим,

грубим,

уезжаешь ты в поезде

с кем-то очень другим.

И зачем тебе едется

и в какие края?

Я смотрю—и не верится

до чего не моя.

Уезжаешь нетрудно

от признавшихся глаз,

от скамейки неструганой,

от обнявшихся нас,

от счастливых светаний

и лепечущих рук,

от хороших свиданий

и хороших разлук...

Ест печаль меня поедом,

все надежды губя,

но иду я за поездом,

увозящим тебя.

6 Евг. Евтушенко 81

Пусть мне тягостно делается,

пусть не энаю, как быть,

продолжаю надеяться,

продолжаю любить...

1955

* * *

Люблю я виноград зеленый

и никогда не разлюблю.

С ладони маленькой, влюбленный,

его губами я ловлю.

Ты подаешь мне горсть за горстью

в тбилисской лавке поутру,

а я смеюсь

и слышу горькость

хрустящих косточек во рту.

И так светло в прохладной лавке,

и в гроздьях блеск такой живой,

как будто крошечные лампы

горят внутри,

под кожурой.

А шум рассветный все слышнее,

и вот выходим мы в рассвет,

не замечая, как влажнеет

и прорывается пакет.

Я на вопросы отвечаю

не очень вдумчиво, молчу,

а между тем не замечаю,

что виноградины топчу...

1956

* * *

СЛЕЗЫ

Мне говорили —

ты поплатишься

за все утраты дорогие.

Мне говорили —

ты поплачешься

за то, что плакали другие.

И были слезы,

слезы мамины...

Стояла,

руки уроня,

и плечи

вздрагивали

маленькие,

и это все из-за меня.

А как ты плакала,

любимая,

когда в лицо тебе курил

и слово жесткое,

обидное

тебе глумливо говорил!

О, как подругам ты завидовала!

Со мною тяжко было видеться,

и гордо

голову

закидывала,

чтобы слезам из глаз не вылиться.

И все печальней моя гордая

душа, собою отягченная,

и это все —

расплата горькая

за слезы,

мною причиненные.

1957

* * *

Следов сырые отпечатки,

бульвар,

заснеженный трамвай,

прикосновение перчатки

и быстрое:

— Прощай! —

Иду направленно,

мертво,

и тишина,

и снег витает.

Вот поворот,

вот вход в метро,

и яркий свет,

и шапка тает.

Стою на легком сквозняке,

смотрю в туннель,

набитый мраком,

и трогаю рукою мрамор,

и холодно моей руке.

И шум,

и отправлений чинность,

и понимать мне тяжело,

что ничего не получилось

и получиться не могло...

1956

* * *

г.

О радиатор хлещет глина,

и листья сыплются с ветвей,

н смотрит женщина Галина

из-под нахмуренных бровей.

В осенних струях, бьющих косо,

летит навстречу ей земля.

Сжимают руки в тонких кольцах

баранку белую руля.

И дождь никак не кончит литься,

и мчит машина в полумглу,

и гром гремит,

и смотрят листья,

прижавшись к мокрому стеклу...

1956

* * *

Среди любовью слывшего

сплетенья рук и бед

ты от меня не слышала,

любима или нет.

Не* спрашивай об истине.

Пусть буду я в долгу —

я не могу быть искренним,

и лгать я не могу.

Но не гляди тоскующе

и верь своей звезде —

хорошую такую же

я не встречал нигде.

Все так,

но силы

мало ведь,

чтоб жить,

взахлеб любя,

ну, а тебя обманывать —

обманывать себя,

и заменять в наивности

вовек не научусь

я чувства без взаимности

взаимностью без чувств.

Хочу я память вытеснить

и думать о своем,

но все же тянет видеться

и быть с тобой вдвоем.

Когда все это кончится?

Я мучаюсь опять —

и брать любовь не хочется,

и страшно потерять.

1954

* * *

Раньше ссорились мы не из милости

к примиреныо, что будет потом.

Мы не ссоримся —

значит не миримся.

Мы бессильно жалеем о том.

И, желая все чаще и чаще

повторения сомнений <и мук,

мы роняем слова,

будто чашки

из нарочно ослабленных рук.

Но ни горя,

ни слез,

ни участья,

лишь вода из осколков течет.

Что разбито нечаянно —

к счастью.

Что нарочно разбито —

не в счет.

1955

ЖЕНЩИНА И ДЕВОЧКА

С какой-то усталой робостью,

на руку плащ положа,

у моря

к стоянке автобусной,

я помню,

она подошла.

В неловко раскрытой пудренице,

в осеннем листе на плече,

в морщинках

и в слабой пуговице

на белом ее плаще,

в нервных перчатках замшевых,

не помнящих про духи,

были глубокая замкнутость,

гордость и слабость души.

А рядом стояла девочка.

Что она сделать могла?

Она ничего не делала —

просто она была.

Худенькая,

остроносая,

трещала она про свое.

Очередь осторожная

слушала молча ее.

У мамы своей,

у юноши,

не знающего, как быть,

растения разные южные

просила ока объяснить.

Она верещала,

баловалась,

спросила, что значит «харчо»,

и очередь улыбалась

смущенно и хорошо.

Женщина в тень отодвинулась

с неловкой своей бедой,

но вся она будто вымылась

глубокой и ясной водой.

Ветки рассеянно трогая,

стояла в осенней листве.

Пробилась улыбка добрая

на бледном ее лице.