Обжечься светом

Только крупные клетки потолка радуют меня. Если я их вижу, значит меня никто не трогает. Несколько раз я перечитываю записанные номера телефонов, ни одного знакомого имени, никаких сообщений.

И так еще два месяца.

Мой организм пытается принять некоторую пищу, у меня часто болит голова, но я никому не говорю. Иногда перестает сама по себе, иногда под вечер становится хуже. Макс уговаривает меня есть хотя бы немного, я честно пытаюсь. Угрожал странным названием, под которым подразумевается один из способов приема пищи, явно на недобровольной основе. Он знает, что на меня это не подействует.

Я плохо сплю, так как пару раз ловлю медсестер у своей постели. Как только я засыпаю, мне снятся уколы, а может это воспоминания… Иногда у Макса кончается терпение, и он уходит, видимо, чтобы не ругаться со мной. Лучше бы, как обычно, говорил все прямо.

У меня нет терпения. В очередной раз, когда физиотерапевт предлагает пройтись дальше, чем мы обычно ходим, я твердо решаю, что это последний раз, когда он стоит рядом со мной. Левая нога не слушается меня, и он принес мне трость! К тому же после его занятий ужасно все болит.

Следующие несколько дней я обхожусь без физиотерапевта.

Макс несколько дней никуда не отходит от меня. Уже просто сидит молча, иногда читает. Теперь он ждет, когда я скину все до чего могу дотянуться, поднимает и садится читать дальше или строчить смс, разговоров по телефону стало меньше.

Он коротко рассказывает мне о делах на работе.

В палату я никого не впускаю. Я злюсь, прекрасно знаю, что злюсь, но не понимаю на кого или что. На свою болезнь? Она отняла у меня и прошлое, и будущее, и схватилась за настоящее горячими руками. На себя? Я неправильный, как источник нечта нехорошего, будто я заразный, стоит мне только приблизиться к кому-нибудь. Меня угнетает моя участь и в тоже время мне все-равно. И это я тоже повторяю про себя, чтобы отогнать боль. Я знаю, что для меня нет таблетки, но не понимаю, почему иногда, даже ударив палец, чувствую дикую боль и не там, где ожидалось.

Ко мне третий раз пытается просочиться Алексей Андреевич. Он появляется вечером, когда Макс выходит из палаты.

Без халата, в белой футболке, небрежно заправленной в коричневые брюки, ноги кажутся короткими.

Он просит разрешения, хотя уже вошел и взял табурет. Садится подальше от меня. Я притворяюсь, что сплю.

– Я знаю, что вы не спите. Вы слишком спокойны, это вас выдает.

Все же я не шевелюсь, продолжаю размышлять о контактах в телефоне.

– Эд, вы понимаете, что вашей жизни угрожает опасность? Вы не даете медсестрам поставить капельницу, не можете есть, но вам нужны силы, чтобы восстановится. Никто не говорил, что реабилитация после полутора лет будет легкой.

Что-то звякнуло. Ключи?

– Почему вы отказались ехать домой? – он выдерживает паузу. Думает. Думает за меня. – Организм не обманешь, Эд. И настроение у вас такое все из-за этого же. Вы не позволяете вам помочь. Вам нужно нормально поесть. Когда я пропускаю обед, у меня начинает болеть голова.

Шестнадцать квадратов. Три раза пересчитал. Это вместе с лампой.

– Вы не хотите со мной говорить, даже смотреть, потому что помните, о чем мы с вами общались? А какой смысл лежать здесь, если вы не подпускаете к себе врачей? Вы не хотите возвращаться домой, боитесь, что ваш друг не будет рядом или боитесь чего-то другого? Сколько я его знаю, он всегда с вами. Кажется, вы знакомы с дет…

Я приподнимаюсь. Это нечестно.

– Бывает печенье с лавандой?

– Ох-ох, вы хотите печенье с лавандой?

Известно, о чем он норовит поговорить: я не хочу принимать действительность. Смириться с тем, что у меня украли часть моей жизни. Это как очередной провал в памяти, но на физическом уровне. Если я выйду из-за этих стен, но пойму насколько я слаб, как все изменилось, пока меня не было. Как я снова и снова не смог ничего сделать, у меня нет средств бороться. А этот свет как трофей победителя, и он играет им перед моими глазами.

Я подкладываю подушку. Иногда простые движения доставляют тупую боль, даже не боль, а неприятное чувство перерождения. Алексей Андреевич, долго наблюдавший за этим процессом, наконец, уточняет, когда я заканчиваю:

– Вам удобно?

Лучше бы ответил на вопрос. Почему никто не может ответить на мои вопросы?

– Вы злитесь на меня или на себя?

Я тяну одеяло, чтобы достать телефон, говорю отстраненно:

– Не могу понять, почему записал “Водитель 1”, “Водитель 2”, а вот этот номер, – я протянул ему телефон, – только цифра девять. Что это значит?

Доктор, не торопясь встает, берет телефон, посматривая на меня, сомневаясь в моих намерениях, смотрит на экран.

– Хм, а у вас какие мысли насчет этого?

– Я здесь копаюсь в головах или вы?!

– Для этого вы еще не дали мне лопату, молодой человек, – вместе с телефоном он садится на свое место.

– А по-моему, в вашей голове уже отложилась полочка для меня.

Он простенько смеется.

– Вы либо не запоминаете имена, либо, наоборот, уверены в себе и записывает лишь короткие обозначения, полные имена держите в голове, возможно, вам было некогда.

– Или они не столь важны.