Очерки Лондона

— Я знаю, чтобы взять пассажировъ; но знаешь ли ты, что здсь нтъ больше мста. Къ чему же ты остановился, я тебя спрашиваю.

— Гм! на ваши слова весьма трудно отвчать. Я думаю, для того остановился, чтобы постоять немного да потомъ снова похать.

— Послушай, негодяй! восклицаетъ старикъ. съ видимымъ негодованіемъ. — Я съ тобой завтра же раздлаюсь. Я давно общалъ теб это и теперь непремнно исполню.

— Благодарю покорно, сэръ, отвчаетъ кондукторъ, прикасаясь къ шляп, съ нахальнымъ выраженіемъ благодарности. — Чрезвычайно много обязанъ вамъ.

При этомъ въ омнибус между молодыми людьми поднимается смхъ; старикъ краснетъ какъ вареный ракъ и начинаетъ приходить въ бшенство.

Толстый джентльменъ, въ бломъ шейномъ платк, помстившійся въ самомъ отдаленномъ конц омнибуса, принимаетъ весьма серьезный видъ и говоритъ, что въ отношеніи этихъ негодяевъ непремнно нужно принять какія нибудь ршительныя мры: иначе наглости ихъ никогда не будетъ конца. Оборванецъ-джентльменъ вполн соглашается съ этимъ мнніемъ, и соглашался, сколько намъ извстно, каждое утро въ теченіе шести мсяцевъ.

Приближаясь къ Линкольнскому двору, къ Бедфордскимъ рядамъ и другимъ судебнымъ мстамъ, мы выпускаемъ большую часть нашихъ первоначальныхъ пассажировъ и принимаемъ новыхъ, которые пользуются весьма неблагосклонной встрчей. Замчательно, что люди, помстившіеся въ омнибус, всегда смотрятъ на вновь прибывшихъ пассажировъ съ тмъ выраженіемъ лица, которымъ обнаруживаются внутреннія помышленія; они какъ будто хотятъ сказать: "ну, къ чему эти люди лзутъ сами!" Въ этомъ отношеніи мы вполн убждены, что маленькій старичокъ считаетъ появленіе новыхъ пассажировъ за непрестительную дерзость.

Разговоръ теперь совершенно прекращается. Каждый изъ пассажировъ устремляетъ свой взоръ въ противоположное окно, и при этомъ каждый полагаетъ, что сосдъ его пристально смотритъ на него. Если одинъ изъ пассажировъ выйдетъ у переулка Шу, а другой на улицы Фаррингдонъ, маленькій старичокъ ворчитъ и длаетъ послднему замчаніе такого рода, что если бы и онъ вышедъ у переулка Шу, то избавилъ бы весь омнибусъ отъ лишней остановки. При этомъ замчаніи между молодыми людьми снова поднимается смхъ. Старичокъ-джентльменъ смотритъ весьма серьёзно и ни слова не промолвитъ до самого Банка. Здсь онъ чрезвычайно быстро выскакиваетъ изъ омнибуса, предоставляя намъ сдлать тоже самое. Мы слдуемъ его примру и, вступивъ на тротуаръ, отъ всей души желаемъ оставшимся пассажирамъ насладиться хотя бы частію того удовольствія, которое мы извлекли изъ нашей поздки.

XI. ЦИРКЪ АСТЛИ.[6]

Каждый разъ, какъ только случалось нашимъ взорамъ встртиться съ огромными, изумительными римскими заглавными буквами — въ книг ли, въ окнахъ ли магазиновъ, или на вывскахъ — и въ душ нашей немедленно рождалось неясное, безотчетное воспоминаніе о той счастливой пор, когда приступлено были къ посвященію насъ въ таинства букваря. Мы живо представляемъ себ острый кончикъ булавки, который слдитъ за каждой буквой, для того, чтобы сильне запечатлть форму этой буквы въ нашемъ дтскомъ слабомъ воображеніи. Мы невольно содрагаемся при воспоминаніи костлявыхъ сгибовъ пальцевъ правой руки, которыми почтенная старушка-лэди, внушавшая намъ, за десять пенсовъ въ недлю, первыя правила воспитанія, любила награждать наши юныя головки, ради того, чтобы бы привести въ порядокъ смутныя идеи, которымъ мы нердко предавались. Это неопредленное чувство преслдуетъ насъ во многихъ другихъ случаяхъ; но, кром цирка Астли, намъ кажется, нтъ ни одного мста, которое бы такъ сильно пробуждало въ нашей душ воспоминаніе о дтскомъ возраст. Циркъ Астли въ ту пору не носилъ еще громкаго названія Королевскаго Амфитеатра, тогда еще не являлся Дукро, чтобы пролитъ свтъ классическаго вкуса и портабельнаго газа надъ песчаной площадкой, служившей для конскаго ристалища. Впрочемъ, общій характеръ того мста остался тотъ же самый: пьесы давались тже самыя, шутки паяцовъ были тже самыя, берейторы были одинаково величественны, комическія актеры — одинаково остроумны, трагики одинаково хриплы, и лошади одинаково одушевлены. Циркъ Астли измнился къ лучшему, — и только мы перемнились къ худшему. Вкусъ къ театральнымъ представленіямъ совершенно покинулъ насъ, и, къ стыду нашему, должно признаться, что мы гораздо боле находимъ удовольствія, наблюдая зрителей, нежели мишурный блескъ, который открывается на сцен и который нкогда тамъ высоко цнился нами.

Въ свободное время мы считаемъ большимъ удовольствіемъ любоваться постителями Астли, любоваться па и ма,[7] девятью или десятью дтьми, отъ пяти съ половиной до двухъ съ половиной футовъ ростомъ, отъ четырнадцати до четырехъ-лтняго возраста. Однажды мы только что заняли мсто въ лож противъ самой середины цирка, какъ увидли, что сосдняя ложа стала наводняться обществомъ, которое какъ нельзя боле согласовалось съ нашимъ beau ideal, составленнымъ въ воображеніи для описанія группы постителей Астли.