Читаем Оружие Круппа. История династии пушечных королей полностью

Конечно, опасность угрожала всем (кроме избранных, прятавшихся в бункере виллы Хюгель). Но для крупповцев были устроены хоть какие-то убежища. Рабам они не полагались вовсе. В лучшем случае им разрешалось рыть для себя узкие щели, которые представляли собой самые примитивные укрытия. И все же они были лучше, чем ничего, и по мере того, как налеты усиливались, рабы выкапывали эти ямы голыми руками. Заводская полиция и СС не препятствовали им, но и не оказывала никакого содействия. Охранники Дехеншуле построили для себя прочное бомбоубежище. Там хватило бы места и для их подопечных, но заключенные туда не допускались и вынуждены были довольствоваться узкой щелью, которую они выкопали в пределах лагеря. Такое же положение существовало и на прокатном заводе № 2. Герхарт Марквардт, ветеран-крупповец, проработавший на заводе с 1920 года, рассказывал, что рабочие-немцы превратили гимнастический зал в убежище, укрепив потолок и стены железобетоном. Но когда раздавалась сирена, военнопленные французы, работавшие бок о бок с ними, в убежище не допускались и должны были укрываться в ямах, вырытых в кучах шлака во дворе.

Неумение нацистских бюрократов смотреть на вещи реалистично то злило, то смешило Главное управление, окрестившее Вильгельмштрассе «домом идиотов». Слепой критиковал кривого. С точки зрения Берлина поведение Эссена, бессмысленно бросавшегося жизнью своих рабов, было верхом слабоумия. Самый свирепый работорговец древности знал цену своего живого товара. Он мог унижать своих рабов, оскорблять, скверно с ними обращаться, но при этом он заботился о том, чтобы они сохраняли какие-то силы. Иначе он нее тяжелые убытки. Поэтому пренебрежение, с каким Крупп относился к полезным ему жизням, не поддается объяснению. И то, что он никак не оберегал их от бомбежек, представляет собой только одно из многочисленных проявлении этого пренебрежения. «Против глупости даже боги бессильны», — писал Шиллер в «Орлеанской деве».

Крупп осуществлял самую жестокую программу рабского труда. Иностранные рабочие на его 81 основном предприятии постоянно недоедали и болели, производительность их труда была очень низка. Но Альфрид ничего другого от них и не ожидал. «Естественно, — заявлял он в показаниях, данных 3 июля 1947 года в Нюрнберге, — мы не могли добиться от них производительности нормального немецкого рабочего». Естественно! О, еще бы! Куда было недочеловекам тягаться с расой господ! Ну, правда, он передергивал. Еще 20 марта 1942 года, когда немецкие склады ломились от запасов продовольствия — самых больших за всю историю страны в результате конфискации урожая в оккупированных странах, — очень откровенная внутрифирменная записка сообщала, что на совещании в комендатуре лагеря для русских военнопленных Раумерштрассе, касавшемся вопросов питания, «г-н Хассель из заводской полиции, присутствовавший там, вмешался и сказал... что речь идет о большевиках, а их надо кормить побоями». Альфрид позже признал, что ему и в то время было известно, что его рабы голодают: «Я хорошо помню... частые жалобы на то, что иностранные рабочие получают недостаточное питание».

14 марта начальник инструментального цеха пожаловался, что «работающих здесь русских кормят так скверно, что они слабеют с каждым днем. Обследование, например, показало, что у некоторых русских не хватает сил, чтобы как следует закрепить обрабатываемую деталь. Точно такие же условия существуют повсюду, где работают русские. Если не будут приняты меры для улучшения питания настолько, чтобы от этих людей можно было ожидать нормальной производительности, тогда их использование и все связанные с ним расходы окажутся напрасными и не имеющими смысла».

Действительно, условия на всех предприятиях ком-Дёрна были одинаковы. Четыре дня спустя один крупповский мастер в письме к другому мастеру рассказывал, как лагерные повара раздавали обед: «Что они называют дневным рационом, для меня полнейшая загадка. Да и еда —тоже загадка, потому что они зачерпывали одну жижу и без того уже жидкого супа. Собственно говоря, это была вода, в которой плавали кусочки турнепса. И больше всего она походила на помои... Эти люди обязаны работать на нас — отлично, но следует позаботиться, чтобы они получали хотя бы минимум необходимого. Мне приходилось видеть кое-кого в лагере, и у меня буквально мурашки по коже бегали... А ведь сейчас требуют «повышать производительность». Что-то надо предпринять, чтобы поддержать их трудоспособность».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное