Случилось так, что выбранный Круппом холм был совершенно гол, и хотя Альфред не признавал дерева внутри здания, он хотел видеть деревья снаружи. Крупп приближался к шестидесяти годам. Было уже некогда сажать мелкие деревца и ожидать, пока они подрастут; поэтому он решил найти где-нибудь высокоствольные рощи и пересадить их сюда. С этой целью были закуплены и привезены из соседних Кетвига и Гельзенкирхена целые аллеи взрослых деревьев. Холодной зимой, с замерзшими корнями, все деревья-переселенцы, украшенные цветными лентами, были доставлены специальными подводами на холм. Удивленные рабочие, собравшиеся вдоль дороги, отказывались верить своим глазам. Однако необычайная пересадка удалась на славу. Весной каждая ветка деревьев послушно дала почки. Голый холм покрылся густой шапкой зелени. И в апреле 1870 года Альфред заложил первый камень своей виллы.
19 июня принц Леопольд Гогенцоллерн-Зигмаринген с одобрения Вильгельма решил принять испанскую корону. Сведения об этом просочились в Париж, и вспыльчивый герцог де Грамон, который только что занял пост министра иностранных дел Франции, стал угрожать Берлину. Вильгельм заколебался, затем посоветовал Леопольду отступить. Но Грамон и императрица Евгения не были удовлетворены отказом претендента и потребовали от короля письменных гарантий. Находившийся на лечении в Эмсе король отверг их требование.
Бисмарк усмотрел в этом инциденте подходящий для себя шанс. 13 июля, опираясь на поддержку Роона и Мольтке, он «отредактировал» полученную из Эмса депешу с изложением событий: усилив какие-то выражения, сократив кое-где фразы, он добился того, что телеграмма превратилась в орудие провокации. «Его величество король, — говорилось в варианте Бисмарка, — решил не принимать больше французского посла и послал к нему своего дежурного адъютанта, чтобы заявить, что его величеству не о чем больше говорить с послом». Бисмарк передал «исправленный» им текст для сообщения прессе. Эта депеша, заверял он генерала Мольтке (который всячески поощрял его, доказывая, что лучше сражаться теперь, чем через несколько лет, когда французы проведут намеченные ими военные реформы), «произведет эффект красной тряпки на галльского быка». Так на деле и случилось.
Конечно, при существовавших тонких правилах дипломатического этикета XIX века такая телеграмма не могла произвести никакого иного действия. Она была настолько оскорбительной, что у Луи-Наполеона не оставалось выбора. Его честь была задета. Он был вынужден объявить воткну и два дня спустя так и сделал, вызвав тем самым одну из самых мучительных мигреней у Альфреда Круппа. На первый взгляд подобная реакция кажется загадочной: ведь для Круппа эта война была, в сущности, тем счастливым шансом, которого он ждал всю жизнь. Постепенно Альфред понял это, но в тот момент он был всецело занят строительством своего замка и только что обнаружил допущенную им колоссальную оплошность: все его планы были основаны на применении особого строительного материала — французского известняка, добываемого в копях в Шантильи около Парижа.
Эмская депеша, отредактированная Бисмарком в провокационном духе, достигла Парижа 14 июля 1870 года — в день национального праздника взятия Бастилии. В 4 часа 40 минут пополудни министры Луи-Наполеона закончили подготовку приказов, связанных с мобилизацией. Затем, по зрелом размышлении, они стали колебаться, пока через шесть часов не испытали на себе всю силу тевтонского коварства: выявилось, что Бисмарк официально сообщил текст телеграммы правительствам всех европейских стран. Поступить так было все равно что плюнуть человеку в лицо и радостно оповестить об этом его друзей. На следующий день столица Франции была охвачена воинственным пылом. Даже лидер антивоенной группировки Эмиль Оливье заявил, что приемлет войну с легким сердцем, а в сенате влиятельный Гюйо-Монпейру гремел: «Пруссия забыла Францию времен Йены — наш долг напомнить ей об этом!»
Вильгельм уже подписал секретный приказ о призыве резервистов и 12 июля пустил мобилизационную машину в ход. Южногерманские государства последовали его примеру: Бавария и Баден — 16 июля, Вюртемберг — 18 июля. У Франции не было иного выбора — на следующий день она объявила войну Пруссии. Менее чем за три недели 1183 тысячи немцев надели на себя остроконечные каски. На франко-прусской границе было сосредоточено свыше 400 тысяч немецких солдат, подкрепленных 1440 пушками.