Возможно, самый любопытный момент, на который стоит обратить внимание, – это почти полное отсутствие иллюстраций, которые могли бы, но тем не менее не сопровождают тексты Барта. В результате его отсылки к конкретным примерам, несмотря на всю перцептивную насыщенность описаний, далеко не всегда оказываются убедительными, поскольку, не имея возможности увидеть изображение или предмет, который автор упоминает для наглядности, мы вправе заподозрить его в избирательности или некоторых подтасовках. В частности, за это Барта упрекал Джонатан Каллер (Culler 1975; Culler 1983), и это же стало причиной затруднений, с которыми столкнулся я сам, когда пытался проанализировать примеры «одежды-описания», приведенные в книге «Система моды». Я так и не смог отыскать в журналах Marie Claire и Jardin des Modes за 1958 и 1959 годы образцовое модное высказывание: «Спортивный или нарядный кардиган – в зависимости от открытого или закрытого воротника» – и пришел к заключению, что это парафраз, лишь приблизительно соответствующий формулировке, которая изначально привлекла внимание Барта (Jobling 1999: 86–88). Тем не менее огромное значение имеет тот факт, что «рано или поздно» у нас возникает потребность в семиологическом анализе, «чтобы обрести язык (в самом обычном смысле этого слова) там, где ему положено быть, не только как модель, но как компонент, ретранслятор или означаемое» (Barthes 1973: 11), и об этом нам напоминает не только сам Барт, но и окружающие нас невербальные знаки – предметы и образы, такие как обсуждавшиеся в этой главе хлопковые футболки и рекламные изображения. Эта идея, пожалуй, является самой надежной и весомой частью семиологического наследия Барта; она прочно связана с другим его утверждением, согласно которому в эпоху массмедиа и массового производства потребительских товаров мы все стали до некоторой степени семиологами, даже если не имеем ни малейшего представления о теоретических и методологических основах придуманной Бартом науки и не испытываем потребности к ним прикоснуться: «Современный человек, городской человек постоянно читает <…>. Сигнификация стала способом осмысления современного мира, наподобие того как „факт“ прежде составлял единицу информации в позитивистской науке» (Barthes 1994: 157, 159). Таким образом, мы постоянно имеем дело со спонтанной семиотикой, к которой был склонен и сам Барт, что подтверждают многие эссе из сборника «Мифологии» (Barthes 1973): «Пеномоющие средства», «Пластмасса», «Лицо Греты Гарбо», – а также его статьи, посвященные одежде и моде, вошедшие в антологию «Язык Моды» (Barthes 2006).
ЭФРАТ ЦЕЕЛОН
Ирвинг Гофман (1922–1982), канадец еврейского происхождения, является одной из самых заметных и значимых фигур в академической социологии XX столетия, а его концепции стали частью вокабуляра, которым оперирует данная дисциплина. Однако это противоречивая фигура. Гофмана почитали, но Гофмана и поносили. Он был аутсайдером в личном и интеллектуальном плане и часто отказывался соблюдать установленные в обществе правила поведения. Его вечный цинизм, скепсис, ирония провоцировали реакции, которые становились предметом его исследования, превращая случайных людей в испытуемых. Его воспринимали как своего рода диссидента среди социологов – «не признающего законов теоретика, который явил лучшие примеры социологического полета мысли» (Fine & Manning 2003: 481). Будучи прирожденным ученым, Гофман упорно и методично развивал свой дар – он постоянно читал, размышлял, писал, участвовал в дискуссиях. Его трудно отнести к какому-либо направлению, поскольку он сосредоточил внимание не на глубинных социальных структурах и не на природе индивидуального поведения, но предпочитал исследовать микроструктуры повседневных социальных взаимодействий, в отличие от большинства социологов, которые, следуя традиционным курсом, занимаются рассмотрением макроструктур – экономики, политических систем, религий, образования и т.п.