Осмысление моды. Обзор ключевых теорий

Интерес к семиологии возник у Барта в то время, когда стало все труднее поддерживать терминологическую оппозицию «высокая культура – низкая культура». На то, что она изжила себя, недвусмысленно намекали новые направления изобразительного искусства, такие как поп-арт, воспроизводя образы, заимствованные из массмедиа, американских комиксов и рекламы, – достаточно вспомнить знаменитый коллаж Ричарда Гамильтона «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» (Just What Is it that Makes Today’s Homes so Different, so Appealing? 1956). Вместе с тем это было начало нового плодотворного этапа в развитии теоретической и философской мысли, особенно во Франции, где появилась целая плеяда молодых интеллектуалов, интересующихся вопросами идентичности и способами воспроизводства культурных значений (как высоких, так и низких); к этой плеяде относятся и Жак Деррида (которому в этой книге посвящена глава 14), и Мишель Фуко (глава 10), и Пьер Бурдьё (глава 13), и Юлия Кристева. Таким образом, в увлечении семиологией Барт не был одинок. В книге «Основы семиологии» (1964) он поясняет: «В настоящее время существует своего рода спрос на семиологию, не рождающийся по прихоти кучки ученых, но вытекающий из самой истории современного мира» (Barthes 1973: 9). Следуя этой тенденции, Барт обратился к идеям, высказанным в «Курсе общей лингвистики»98

Фердинанда де Соссюра (1857–1913), который, занимаясь анализом знаков и кодов разговорной речи, положил начало семиологии; он утверждал: «Законы, которые откроет семиология, будут законами, применимыми к лингвистике; таким образом, лингвистика станет по праву считаться наиболее упорядоченным участком на всем поле гуманитарного знания» (Saussure 1996: 16). В «Основах семиологии» Барт признает, что многим обязан де Соссюру и некоторым другим теоретикам, в частности Чарльзу Сандерсу Пирсу (1834–1914) и Луи Ельмслеву (1899–1965)

99

. Однако, признавая их роль основоположников, он идет дальше и заявляет: «Семиология <…> стремится охватить любые системы знаков, независимо от их природы и протяженности: изображения, жесты, звуки музыки, предметы и связанные с ними многогранные ассоциации, которые формируют содержание ритуала, обычая или публичного действа» (Barthes 1973: 9).

Согласно диалектическому принципу, лежащему в основе семиологии, каждый знак содержит в себе два элемента: означающее и означаемое. Означающее – это чувственно воспринимаемая или материальная субстанция, из которой образуется нечто содержательное: звуки, ткань, линии на бумаге или мазки кисти на холсте, написанные от руки или напечатанные слова и т.п. Соответственно, означаемое – это некое смысловое содержание, на которое указывает или с которым ассоциируется материальное означающее в контексте данной традиции или культуры. Существование знака подразумевает неделимое единство этих двух элементов. Таким образом, стоит измениться означающему, вместе с ним изменится и означаемое, и мы получим какой-то иной знак. За наглядным примером обратимся к гардеробу и извлечем оттуда белую хлопковую футболку. Это не просто предмет одежды, это невербальный культурный знак, основное значение которого – минималистичная самодостаточность, от ощущения легкости и прохлады на теле, до непринужденной стилистической безупречности (два аспекта понятия «cool» или «coolness», климатический и характерологический). Но это легко читаемое значение тут же изменится и станет более сложным, если изменится материал, из которого изготовлена футболка, к примеру если хлопковый трикотаж будет не белым, а синим. А в руках британского модельера Кэтрин Хэмнетт этот «четкий прикид» (cool garment) трансформировался в знак политического противостояния, когда она большими буквами напечатала на хлопковых «тишотках» идеологические лозунги: «58% DON’T WANT PERSHING» («58% не хотят размещения „першингов“»), «VOTE TACTICALLY» («Голосуйте обдуманно»). Еще одним примером переозначивания футболки могут служить экранные образы Джеймса Дина и Марлона Брандо, благодаря которым этот предмет одежды может восприниматься как знак юношеского бунтарства, бросающего вызов сексуальной морали.

Итак, семиология выдвигает на первый план весьма перспективную идею – что все представляет собой текст, имеющий знаковую природу, которая может быть подвергнута дешифровке, и, более того, что объект, вовлеченный в практики означивания, подобен не отдельно взятому слову, а скорее целостному высказыванию (Barthes 1994: 186–187). Но в каком смысле это знак или высказывание? Этот вопрос отсылает нас к еще одной заключенной в семиологии диалектической двойственности, связанной с понятиями денотации и коннотации. Денотация – это, по сути, акт обозначения или называния чего-либо; тогда как коннотация подразумевает гибкую полисемичную интерпретацию, требующую активного участия читателя-дешифровщика, коннотативное значение «бывает не „доказанным“, а всего лишь „вероятным“» (Barthes 1990: 233).