Основания девятнадцатого столетия

Почти все люди по своей природе «почитатели героев». Против этого здорового инстинкта нельзя ничего возразить. Во–первых, упрощение есть потребность человеческого духа, мы непроизвольно вместо многих имен, которые были носителями какого–то движения, ставим одно–единственное имя. Да­лее, личность — это что–то данное, индивидуальное, имеющее границы, в то время как все, что лежит за этими границами, уже абстракция и обозначает понятие неопределенного объе­ма. Историю столетия можно было бы составить из одних имен, но не знаю, не пригоден ли другой способ для выраже­ния по–настоящему главного. Бросается в глаза, как мало от­дельные индивидуальности отличаются друг от друга в об­щем. Люди образуют внутри различных расовых индивидуальностей атомистическую, но тем не менее очень гомогенную массу. Если бы великий дух склонился со звездной высоты к нашей Земле и смог бы рассмотреть не только наши тела, но и наши души, то ему наверняка показалось бы наше человечество таким же однообразным, каким нам кажет­ся муравейник: вероятно, он различит воинов, рабочих, лентя­ев и монархов, он заметит, что одни бегут сюда, а другие туда, но в общем и целом у него сложится впечатление, что все ин­дивидуумы подчиняются и должны подчиняться одному общему, безличному импульсу. Не только произволу, но даже влиянию великих личностей поставлены очень узкие рамки. Все большие и продолжительные перевороты в жизни общест­ва происходили «слепо». Выдающаяся личность, например Наполеон, может ввести в заблуждение, но при ближайшем рассмотрении эта личность оказывается слепо действующим фатумом. Возможность ее появления обусловлена предыду­щими событиями: без Ришелье, без Людовика XIV, без Людо­вика XV, без Вольтера и Руссо, без Французской революции не было бы Наполеона! Кроме того, жизнь такого человека тесно срастается с национальным характером народа, с его качествами, с его ошибками: без французского народа не было бы Наполеона! Деятельность этого полководца направлена прежде всего вовне, и здесь мы должны сказать: если бы не не­решительность Фридриха Вильгельма III, если бы не бесприн­ципность двора Габсбургов, если бы не беспорядки в Испании, если бы не предыдущее преступление против Польши, — не было бы Наполеона! И если мы, чтобы добиться полной ясно­сти по этому пункту, обратимся к жизнеописаниям и к пере­писке Наполеона, чего он хотел и о чем мечтал, то мы увидим, что ничего из этого он не достиг и канул в единую гомоген­ную массу, как растворяются облака после грозы, как только «общее» поднялось против господства индивидуального уст­ремления. Наоборот, в течение XIX века произошло основа­тельное, необратимое превращение нашей экономической жизни, переход значительной части имущества нации в новые руки и, кроме того, коренное преобразование международных отношений, а тем самым — людей друг к другу, о чем свиде­тельствует мировая история, что было вызвано техническими изобретениями в области скоростного транспорта и промышленности, и никто даже не подозревал о значении этих новшеств.

Следует почитать об этом в пятом томе «Немецкой истории» Трейчке. Обесценение земельной собственности, про­грессирующее обеднение крестьянства, подъем промышлен­ности, появление огромной армии пролетариев и вместе с этим нового вида социализма, переворот всех политических отношений — все это следствие изменившихся транспортных условий, и все это, если можно так сказать, произошло ано­нимно, как при строительстве муравейника, во время которого каждый муравей видит только отдельные зернышки, которые он тащит. То же самое касается и идей: они властно овладева­ют людьми, они захватывают мысли, как хищная птица свою добычу. Никто не может от них защититься. До тех пор, пока существует такое представление, ничего успешного вне их круга не может совершиться. Кто не способен чувствовать та­ким образом, обречен на стерилизацию, как бы он ни был та­лантлив.