Основания девятнадцатого столетия

В конце XVIII века Джонс, Anquetil du Perron, братья Шлегель и Гримм, Караджио и другие вызвали к жизни сравнитель­ную филологию, которая в течение всего одного века прошла великолепный путь.

Исследовать организм и структуру языка означает не про­сто осветить антропологию, этнологию и историю, но укре­пить человеческую мысль и подтолкнуть к новым делам. И в то время как филология XIX века работала для будущего, она подняла утраченные сокровища прошлого, которые отныне принадлежат к самым дорогим достояниям человечества. Нет нужды симпатизировать псевдобуддистскому спору по­луобразованных бездельников, чтобы понять, что открытие древнеиндийской теологии познания является одним из ве­личайших событий XIX века, призванного оказать глубокое воздействие на далекое будущее. Сюда же относится знание древнегерманской поэзии и мифологии. Любое укрепление подлинного своеобразия — это поистине якорь спасения, опора и надежда. Блестящая плеяда германистов и индологов осуществила наполовину неосознанное великое дело в нуж­ный момент. Сейчас и мы обладаем своими «священными книгами», и то, чему они учат, красивее и благороднее того, о чем повествует Ветхий Завет. Вера в нашу силу, которую мы черпаем из истории XIX века, безмерно обогатилась этим открытием нашей самостоятельной способности к самому высокому, по отношению к которому мы до сих пор пребывали в какого–то рода отношении ленников: легенда об особой способности евреев к религии была окончательно уничтожена. За это будущие поколения будут благодарны этому столетию. Этот факт является важнейшим успехом на­шего времени, поэтому название «век филологии» в некото­рой степени оправдано. Мы упомянули также другое характерное явление XIX века. Ранке предсказывал, что наше столетие будет столетием национальностей. Это был точный политический прогноз, так как никогда прежде на­ции, как замкнутые, враждебные объединения, так сильно не противостояли друг другу. Он стал также веком рас, и это прежде всего необходимое и прямое следствие развития нау­ки и научного мышления.

В начале «Введения» я уже утверждал, что наука разделя­ет. Это нашло подтверждение и здесь. Научная анатомия об­наружила существование отличительных физических при­знаков между расами, которые уже нельзя отрицать, научная филология открыла принципиальные расхождения между различными языками, которые нельзя преодолеть, различные отрасли научного исследования истории привели к похожим результатам, главным образом благодаря точному исследова­нию истории религии каждой расы, где обманчиво соразмер­ными и гармоничными кажутся только самые общие идеи, дальнейшее же развитие постоянно шло и идет по резко раз­личным направлениям. «Единство человеческой расы» в ка­честве гипотезы не утратило своего значения, но только как личное субъективное убеждение, лишенное всякой матери­альной основы. В противоположность к, конечно, очень бла­городным, в высшей степени сентиментальным идеям о ми­ровом братстве XVIII века (социалисты еще и сегодня ковыляют среди них как отстававшие бегуны), постепенно за­являла о себе как застывшая, неподвижная реальность, как результат событий и исследований нашего времени. Можно привести и другие названия: Руссо пророчески говорил о «веке революций», другие называли его веком эмансипации евреев, веком электричества, веком народных армий, веком колоний, веком музыки, веком рекламы, веком провозглаше­ния непогрешимости. Недавно я нашел в одной английской книге обозначение the religious century, век религии, и не мог не признать его правоту. Беер, автор «Истории мировой тор­говли», считает XIX век «экономическим», напротив, про­фессор Паульсен в своей «Истории обучения» («Geschichte des gelehrten Unterrichts». 2. Aufl. 11, 206) называет его saeculum historicum в противоположность предшествовавше­му saeculum philosophicum, а выражение Гёте «сумасбродный век» так же применим к XIX веку, как и к XVIII. Ни одно из этих обобщений не имеет серьезной ценности.

XIX столетие

Здесь я подхожу к концу общего введения. Прежде чем под­вести заключительную черту, мне хотелось бы по старой при­вычке найти защиту уважаемых авторитетов. Лессинг в своих «Письмах о новейшей литературе» («Briefe, die neueste Litteratur betreffend») пишет, что история «должна не задержи­ваться на незначительных фактах, не загружать память, но освещать разум». В этой универсальности предложение гово­рит, вероятно, слишком много. Но для книги, предназначенной не для историков, а для образованных любителей, оно не ста­вит границ. Освещать разум, не поучать, а побуждать, пробуж­дать мысли и намерения, — это как раз то, чего бы я хотел.