Основания девятнадцатого столетия

Так же мало они были великими моралистами и теологами. Приведу один пример вместо множества. Повсюду мы встреча­ем веру в демонов. Представление об особом промежуточном царстве демонов (между богами на небе и человеком на земле) греки, по всей вероятности, заимствовали из Индии (через Пер­сию).⁹³ Это одно и то же. В философии или, если хотите, в «ра­циональной религии» эти образы суеверия были восприняты лишь через Платона. Роде пишет:

⁹⁴ «Платон первый, как пред­шественник многих других, говорит о целом промежуточном царстве демонов, которых считают способными на все, что в действиях невидимых сил высоких богов кажется недостой­ным. Так божество оказывается свободным от всего злого и низкого». Итак, абсолютно сознательно и по «рациональным», очевидным антропоморфическим причинам «освободить» бога от того, что нам, людям, кажется злым, это то самое суеве­рие, которое объединяет эллинов с бушменами и австралий­скими неграми, украшенное философским и теологическим ореолом, рекомендованное самым благородным умам самым благородным умом и завещанное всем будущим векам как на­следие. Счастливые индийцы уже давно стряхнули свою веру в демонов, она относилась только к полностью нецивилизованно­му народу. Философ у них не был больше обязан исполнять ре­лигиозные действия. Так как не отрицая их, как поверхностный Ксенофан, он учил признавать богов как символ более высо­кой, не постижимой чувствами истины, — что значили демоны для таких людей? Но Гомер стоял на том же пути. Правда, Афи­на задерживает преждевременно поднятую руку Ахиллеса, Гера внушает мужество колеблющемуся Диомеду: так божественно свободно излагает поэт, вызывая во все времена поэтические мысли. Настоящее суеверие играет у него очень подчиненную роль и свободно от области собственно демонической благодаря «божественному» толкованию. Его путь был более солнечным и прекрасным, чем путь индоарийца. Вместо того, чтобы подобно ему вдаваться в головоломную метафизику, он освящал эмпири­ческий мир и вел человека навстречу прекрасному назначе­нию.⁹⁵

Тут появился старый суеверный, поучаемый оракулами и жрицами, одержимый демонами Сократ, а после него Платон и другие. О, эллины! Если бы вы сохранили верность религии Го­мера и основанной через нее художественной культуре! Если бы вы не слушали ваших Гераклита и Ксенофана, и Сократа, и Пла­тона, и как их всех еще зовут, а доверяли вашим божественным поэтам! Горе нам, веками несказанно страдавшим от этой под­нятой до святой ортодоксальности веры в демонов, задержав­шимся в нашем духовном развитии и считающим, что и сегодня мы по–прежнему окружены фракийскими крестьянами!⁹⁶

Схоластика

Ничуть не лучше обстоят дела в той области мышления, ко­торое не идет путем мистики, не следует за поэтическим вдохно­вением, но опирается на естествознание и старается с помощью философии и рациональной психологии подойти к проблемам бытия. Здесь греческий ум сразу же обращается к схоластично­сти, как уже отмечалось выше. «Слова, слова, ничего кроме слов!» Более подробный разбор, к сожалению, выйдет за рамки данной книги. Кто боится высокой философии, пусть возьмет катехизис, в нем много Аристотеля. Если говорить с таким чело­веком о божестве и сказать о нем «несотворенное, существует вечно, бесконечно», то он подумает, что ему цитируют экумени­ческий символ веры, но это цитата из Аристотеля! И если ему сказать дальше, что Бог «существо вечное, совершенное, абсо­лютное, одаренное бытием, но не имеющее размеров, мыслящее самого себя в вечной действительности, так как (это служит для объяснения) мышление становится овеществленным, предмет­ным через мышление задуманного, так что мышление и заду­манное становятся идентичны», то бедный человек подумает, что ему читают Фому Аквинского или Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, но это опять цитата из Аристотеля.⁹⁷ Рацио­нальное учение о Боге, рациональное учение о душе, но прежде всего учение о разумной целесообразности мира или телеологии (из–за которой Аристотель, кстати сказать, ввел такие гротеск­ные заблуждения в свое естествознание): вот это было наследст­во в данной области! Это продолжалось несколько столетий, пока не пришел мужественный человек, который выбросил этот балласт за борт и объяснил, что бытие Бога нельзя доказать, как два тысячелетия обманывал Аристотель. Пока не пришел чело­век, который отважился написать: «Мы не можем ни через опыт, ни с помощью выводов разума понять, есть ли у человека душа (живущая в нем, отличная от тела и способная независимо от него мыслить, т. е. духовная субстанция) или же жизнь есть свойство материи».⁹⁸