Озорник

— Что ты, что ты, ведь самая маленькая пачка чаю стоит пять копеек… Зачерпни в арыке воды и пей сколько хочешь.

Мулла ушел. Я, довольный тем, что не остался на улице, растянулся на одеяле.

Долго я лежал, устремив глаза в звездное небо. Перенесенные за день волнения не давали мне уснуть. Я встретил рассвет с открытыми глазами.

Вдруг слышу, как что-то с грохотом рухнуло на землю, и послышался сильный хрип. Испугавшись, я помчался в хлев. «Вот проклятая телка! Наверно, подыхает». Скорее я почувствовал, чем разглядел, что животное билось на земле. Быстро вернувшись, я взял нож, топор, веревку и снова побежал в хлев.

Я смело двинулся на телку, схватил ее за уши, пошептал молитву и, собрав все свои силы, ударил ножом в шею. Брызнула кровь, я весь выпачкался, но долго раздумывать не стал и, как человек, выполнивший очень трудную работу, спокойно добрался до постели, завернулся в одеяло и заснул крепким сном.

Проснулся я от сильного удара в бок. Надо мной в одном белье стоял мулла с обезумевшими глазами. Я вскочил и тут же получил удар по спине. Меня взяла злость.

— Только и знаете, что обижать сироту. Я работаю на вас, а вы… — И я расплакался.

— Пусть будет проклята твоя работа! — взревел мулла. — Ты же, болван, осла загубил. Это был мой самый любимый осел, я купил его в Бухаре за три золотых. А телка, которую ты должен был зарезать, давно околела. У-у-у-у, проклятый!

Я, как пойманная мышь, стал тоскливо озираться по сторонам. Увидев лестницу, приставленную к крыше хлева, я бросился к ней. На крыше были разложены для просушки сбруя и подушка от седла приконченного мною осла. Я решил отомстить мулле за нанесенную мне обиду. Схватив сбрую, я бросил на муллу. Но зацепившаяся за ворот моей рубашки уздечка потащила вниз и меня. Мулла был взбешен. Он схватил веревку, сложил ее в несколько раз и начал прогуливаться ею по моей спине.

Я снова бросился к лестнице. Взобрался на крышу и побежал. Прыгая на соседнюю крышу, я не рассчитал, свалился вниз и угодил в большой глиняный сосуд и просидел там очень долго. Моя левая рука, вытянутая вдоль туловища, была прижата к стенке сосуда. Правой же я мог действовать свободно. Устав сидеть в таком неловком положении, я решил выбраться наверх. Но не тут-то было… Пока я тщетно пытался вылезть из этой проклятой посудины, откуда-то появилась женщина и стала разжигать очаг, рядом с которым я находился. Она начала жарить лук, у меня перехватило горло и засосало под ложечкой. Огонь в очаге разгорался все сильнее. От его пламени стала нагреваться стена сосуда. Меня стало припекать. Хорошо, что к тому времени обед уже был готов и женщина погасила огонь. А то я мог бы превратиться в шашлык. Я снова начал по-всякому вертеться, пытаясь освободиться от западни. Наконец мне удалось сесть поудобнее. Через некоторое время снова пришла женщина и стала накладывать в чашу еду. По запаху я определил, что она готовила плов. Женщина наполнила две чаши и одну понесла в дом. Как только смолкли ее шаги, я тихонько приподнялся, схватил чашу с пловом и начал молниеносно уничтожать его. Женщина возвратилась за второй чашей и стала испуганно озираться.

— Куда делся плов? — проговорила она, все оглядываясь по сторонам. Потом заглянула в очаг и даже посмотрела в небо. Когда она побежала в дом, видимо, сообщить о пропаже, я решил, что сидеть здесь дальше опасно. Я отдохнул, подкрепился и, кое-как освободившись из проклятого сосуда, незаметно убрался со двора…

Дервиши

Пока я жив и здоров. Руки мои в моем распоряжении. Ноги тоже послушны. Но вот желудок что-то совсем мне не подчиняется. Над ним я не имею никакой власти. Мало того, и все другие части моего тела подвластны только желудку. Дошло до того, что глаза мои стали украдкой посматривать на вещи, которые не так положены хозяевами. Руки начинают тянуться к тому, что совсем не принадлежит мне. Ноги несут меня в самые неожиданные места. Тогда я начинаю читать грустные газели:

Эти черные глаза слезы льют под сросшимися бровями,И мир видится перевернутым из-за слез, нависших на ресницах.Я, скиталец, томлюсь по доброте и теплу,Мне до рассвета покрывалом земля, а камень — подушка.Эй, сердце, не трепещи, может, придет тебе счастье в раннем рассвете!

Рубин и жемчуг никогда не прячутся под камень,Словно мельничные жернова катятся над моей головой.Краюха хлеба мне — за мое терпенье.

Великий наш поэт Навои говорил: счастлив человек тем, что он покидает жизнь, а не жизнь его. А что, если утопиться? Нет, не стоит. Может, счастье еще ждет меня впереди?

И я решил жить.

Я слышал, что древний таджикский поэт Саади сказал: если в стране ты чужеземец — ходи оглядываясь.