Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

Дон Федарыка ажывіўся, як хлапчук. Ну, вядома, ён бачыў бальзавыя плыты, калі быў яшчэ дзіцем. Пяцьдзесят гадоў назад, калі ён жыў унізе, на ўзбярэжжы, індзейцы з Перу даволі часта прыплывалі ў Гуаякіль прадаваць рыбу на вялікіх бальзавых плытах, якія ішлі пад парусам уздоўж берага. Яны прывозілі па некалькі тон сушанай рыбы, загружаючы ёю бамбукавую каюту, што стаяла пасярэдзіне плыта. З імі часам прыплывалі жонкі, і дзеці, і сабакі, і свойскія птушкі. Такія вялікія бальзавыя дрэвы, якія яны выкарыстоўвалі для пабудовы плытоў, цяпер у час дажджоў знайсці будзе цяжка, бо дабрацца нават верхам на кані да бальзавых плантацый, што знаходзяцца наверсе ў лясах, немагчыма з прычыны паводкі і непралазнай гразі. Але дон Федарыка зробіць усё, што ў яго сілах; магчыма, знойдзецца некалькі дрэў у лесе недалёка ад бунгала, а нам жа патрэбна не так ужо многа.

Позна ўвечары дождж на нейкі час перастаў ліць, і мы прагуляліся пад мангавымі дрэвамі вакол бунгала. Тут у дона Федарыка раслі ўсялякія гатункі дзікіх архідэй, што звісалі з галін; яны раслі ў палавінках какосавых арэхаў. У адрозненне ад культурных гатункаў архідэй, гэтыя рэдкія расліны маюць цудоўны пах. Калі Герман нагнуўся, каб панюхаць адну з кветак, з лісця над яго галавой высунулася штосьці падобнае на доўгага тонкага бліскучага вугра. Маланкавы ўдар бізуна Анхела — і на зямлю, звіваючыся, упала змяя. Яшчэ секунда, і юнак моцна прыціснуў шыю змяі да зямлі раздвоенай на канцы палкай, а потым размажджэрыў ёй галаву.

— Укус смяртэльны, — прамовіў ён і для доказу паказаў нам два выгнутыя ядавітыя зубы.

Нам здавалася, што скрозь і ўсюды мы бачым ядавітых змей, якія прытаіліся ў лісці, і мы паспяшаліся хутчэй увайсці ў дом, забраўшы з сабою трафей Анхела, што нежывым скуратком звісаў з палкі. Герман сеў здымаць скуру з зялёнай пачвары, а дон Федарыка пачаў расказваць фантастычныя гісторыі пра ядавітых змей і ўдаваў таўшчынёй з талерку, як раптам мы, ўбачылі на сцяне цені двух вялізных скарпіёнаў, велічынёй з амараў. Кідаючыся адзін на аднаго, яны вялі бой не на жыццё, а на смерць. Вось яны сашчапіліся клюшнямі і, выгінаючы заднюю частку тулава, рыхтуюцца нанесці рашаючы ўдар ядавітым джалам на хвасце. Гэта было жудаснае відовішча; толькі пасля таго, як хтосьці з нас пераставіў лямпу, мы зразумелі, што гэта яна адкідвала ненатуральна вялізны цень двух самых звычайных скарпіёнаў велічынёю з палец, якія біліся на краі стала.

— Няхай сабе б’юцца, — смеючыся, сказаў дон Федарыка. — Адзін знішчыць другога, а той, хто выжыве, спатрэбіцца нам, каб у доме не вадзіліся прусакі. Трэба толькі шчыльна завешваць ложак маскітнай сеткай і вытрасаць адзенне перад тым як надзяваць яго, і ўсё будзе ў парадку. Мяне не раз кусалі скарпіёны, а я ўсё яшчэ жывы, — са смехам дадаў стары.

Я спаў добра, калі не лічыць таго, што кожны раз, прачынаючыся ад занадта гучнага піску яшчаркі ці шолаху кажана ў мяне над вухам, я перш за ўсё ўспамінаў аб ядавітых стварэннях.

Мы ўсталі на досвітку, каб як мага раней рушыць на пошукі бальзавых дрэў.

— Вытрасем як след адзенне, — сказаў Агурта, і пры гэтых словах скарпіён выпаў з рукава яго кашулі і знік у шчыліне падлогі.

Адразу ж, як толькі ўзышло сонца, дон Федарыка паслаў сваіх рабочых верхам на конях ва ўсіх напрамках, каб агледзець, ці не знойдзецца дзе-небудзь паблізу ад сцежак бальзавых дрэў, да якіх можна было б падступіцца. Самі мы, дон Федарыка, Герман і я, неўзабаве дабраліся да паляны, на якой, як ведаў дон Федарыка, расло гіганцкае старое дрэва. Яно намнога ўзвышалася над усімі навакольнымі дрэвамі, а ствол яго быў амаль з метр таўшчынёю. Згодна з палінезійскім звычаем, перш чым пачаць сячы дрэва, мы далі яму імя; мы назвалі яго Ку ў гонар палінезійскага бога амерыканскага паходжання. Потым я ўзмахнуў сякерай і ўсадзіў яе ў ствол бальзавага дрэва. Неўзабаве сякеры застукалі па ўсім лесе. Але сячы бальзавую драўніну — гэта ўсё роўна, што сячы корак тупой сякерай; сякера проста адскаквала, і, зрабіўшы некалькі ўдараў, я вымушаны быў пусціць на сваё месца Германа. Сякера пераходзіла з рук у рукі, ляцелі трэскі, а мы — у духаце джунгляў — абліваліся потам. Пад канец дня Ку стаяў, быццам певень, на адной назе, трасучыся пад нашымі ўдарамі. Потым ён захістаўся і, чапляючыся за суседнія дрэвы, ламаючы тоўстыя галіны і невялікія дрэўцы, цяжка грымнуўся на зямлю. Мы ацерабілі ствол ад сукоў і пачалі здзіраць кару, робячы зігзагападобныя надрэзы па спосабу індзейцаў. Раптам Герман выпусціў з рук сякеру і, схапіўшыся за нагу, шалёна заскакаў, нібы сабраўся прадэманстраваць перад намі ваенны танец палінезійцаў. Са штаніны ў яго выпала бліскучая мурашка, велічынёю не меншая за скарпіёна і з доўгім джалам на хвасце. Галава ў яе была цвёрдая, як клюшня амара. Мы ледзь раздушылі мурашку на зямлі абцасам.

— Конга[18], — спачувальна растлумачыў дон Федарыка. — Гэтае маленькае стварэнне горш за скарпіёна, але для здаровага чалавека яго ўкус не вельмі небяспечны.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии