Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

Назаўтра залатых макрэлей і тунцоў было менш, але акул гэтулькі ж, колькі і напярэдадні. Мы зноў пачалі лавіць і выцягваць іх, але неўзабаве кінулі гэты занятак, бо заўважылі, што свежая кроў акул, сцякаючы з плыта, толькі прыцягвае яшчэ большую колькасць гэтых драпежнікаў. Мы выкінулі ўсіх мёртвых акул за борг і змылі кроў з палубы. Бамбукавыя цыноўкі, як выявілася, былі парваны зубамі і грубай скурай акул; самыя акрываўленыя і самыя падраныя мы выкінулі за борт і замянілі іх новымі залаціста-жоўтымі бамбукавымі цыноўкамі, некалькі пачак якіх было моцна прывязана на пярэдняй частцы палубы.

Калі ў гэты вечар мы палеглі спаць, варта было нам заплюшчыць вочы, як перад намі ўзнікалі драпежныя разяўленыя пашчы акул і плямы крыві. А пах мяса акул даймаў нас на кожным кроку. Мы маглі есці акул; на смак яны былі падобны на пікшу, калі толькі мы вымочвалі кавалкі рыбы на працягу сутак у вадзе, каб пазбавіцца ад паху аміяку. Але баніты і тунцы былі куды смачнейшыя.

У гэты вечар я ўпершыню пачуў, як адзін з маіх спадарожнікаў сказаў, што добра было б зручна выцягнуцца на зялёнай траве пад пальмамі на якім-небудзь востраве; ён быў бы рады ўбачыць што-небудзь іншае замест халодных рыб і бурнага акіяна.

Зноў настала добрае надвор’е, але яно было не такое ўстойлівае і надзейнае, як раней. Час-ад-часу зусім нечаканыя рэзкія парывы ветру прыносілі з сабою вялікія ліўні, якім мы былі вельмі рады, бо значная частка нашага запасу вады пачала псавацца і на смак нагадвала цяпер затхлую балотную ваду.

Калі лівень дасягаў найбольшай сілы, мы збіралі ваду, якая сцякала з даху каюты, і стаялі голыя на палубе, з асалодай адчуваючы, як свежая вада змывае з нас соль.

Лоцманы зноў плылі ля плыта на сваіх звычайных месцах; але былі гэта тыя самыя старыя сябры, якія вярнуліся да нас пасля таго, як скончылася крывавая лазня, ці гэта былі новыя спадарожнікі, набытыя ў гарачцы бітвы, мы не маглі сказаць.

21 ліпеня вецер раптам зноў супакоіўся. Паветра было цяжкае, і зрабілася зусім ціха; мы ўжо ведалі, штб гэта магло азначаць. I сапраўды, пасля некалькіх шалёных парываў з усходу, з захаду і з поўдня вецер памацнеў і пачаў дзьмуць з поўдня, дзе небасхіл зноў завалаклі чорныя, грозныя хмары. Герман увесь час знаходзіўся на палубе з анемометрам, які паказваў ужо больш за пятнаццаць метраў у секунду, як раптам спальны мяшок Тарстэйна рынуўся за борт. Падзеі, якія разыграліся ўслед за тым на працягу некалькіх секунд, занялі куды менш часу, чым патрэбна для таго, каб расказаць пра іх.

Герман, спрабуючы злавіць мяшок на ляту, паслізнуўся і зваліўся ў ваду. Сярод шуму хваль мы пачулі слабы крык аб дапамозе і ўбачылі галаву і руку Германа, якою ён заграбаў ваду, і адначасова нейкі невыразны зялёны сілуэт, што круціўся непадалёку на вадзе. Герман з усяе сілы стараўся падплыць назад да плыта, шалёна змагаючыся з высокімі хвалямі, што ўзнімалі яго і адносілі ўбок ад левага борта. Тарстэйн, які знаходзіўся на карме ля рулявога вясла, і я, стоячы на носе, першымі ўбачылі яго і пахаладзелі ад жаху. Мы закрычалі на ўсё горла: «Чалавек за бортам!» — і кінуліся да бліжэйшай выратавальнай вяроўкі. За шумам акіяна астатнія не чулі крыку Германа. Але цяпер у адзін момант на палубе ўсё ажыло і замітусілася. Герман добра плаваў, і хоць мы адразу зразумелі, што яго жыццё пастаўлена на карту, мы ўсё ж спадзяваліся, што яму ўдасца даплыць да плыта, раней чым зрабіць гэта будзе ўжо занадта позна.

Тарстэйн, які стаяў бліжэй за ўсіх да бамбукавага цыліндра, вакол якога была наматана вяроўка для выратавальнай лодкі, — хутка схапіў яго. Гэта быў адзіны выпадак за ўвесь час падарожжа, калі вяроўку заела і так недарэчы. Усё адбылося за некалькі секунд.

Герман цяпер знаходзіўся на адной лініі з кармой плыта, але за некалькі метраў ад яе і мог яшчэ спадзявацца на ратунак, калі б яму ўдалося падплыць да лопасці рулявога вясла і павіснуць на ёй. Паколькі ён не паспеў ухапіцца за выступ бярвенняў, ён працягнуў руку да лопасці вясла, але яна праслізнула міма. I вось ён ляжаў якраз там, адкуль, як мы ўжо ведалі, нішто не вяртаецца. Пакуль Бенгт і я спускалі на ваду лодку, Кнут і Эрык спрабавалі кінуць Герману выратавальны пояс. Прывязаны да доўгай вяроўкі пояс вісеў заўсёды напагатове на рагу даха каюты; але ў гэты дзень вецер быў такі моцны, што кожны раз адносіў выратавальны пояс назад на плыт. Усе спробы дакінуць пояс канчаліся няўдачай, а Герман ужо знаходзіўся далёка за рулявым вяслом і з усяе сілы стараўся не адставаць ад плыта, але з кожным парывам ветру адлегласць павялічвалася. Ён зразумеў, што з гэтага часу разрыў будзе ўсё павялічвацца, але ў яго яшчэ заставалася слабая надзея на лодку, якая цяпер была ўжо на вадзе. Без вяроўкі, бо яна з’яўлялася нібы тормазам, магчыма, удалося б падагнаць гумавую лодку да чалавека, які плыў насустрач; іншая справа — ці ўдасца гумавай лодцы калі-небудзь вярнуцца да «Кон-Цікі». Усё-такі ў трох чалавек у гумавай лодцы былі нейкія шанцы на тое, каб выратавацца, у аднаго чалавека ў акіяне — ніякіх.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии