Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

Раптам мы ўбачылі, што Кнут кінуўся з плыта і нырнуў галавой уніз у акіян. У адной руцэ ён трымаў выратавальны пояс і плыў, апіраючыся на яго. Кожны раз, калі галава Германа з’яўлялася на грэбені хвалі, Кнут знікаў, а кожны раз, калі з’яўляўся Кнут, Германа не было відаць. Але вось мы ўбачылі галовы абодвух адначасова: яны падплылі адзін да аднаго і абодва трымаліся за выратавальны пояс. Кнут махаў рукой; паколькі тым часам мы паспелі ўсцягнуць гумавую лодку на борт, то мы ўсе ўчатырох ухапіліся за вяроўку ад выратавальнага пояса і пачалі цягнуць з усяе сілы, не зводзячы ў той жа час вачэй з вялікага цёмнага прадмета, які быў відаць у вадзе ззаду двух плыўцоў. Гэтая таямнічая жывёліна час-ад-часу высоўвала над грэбенем хвалі вялікі зеленавата-чорны трохвугольнік; ён ледзь не да смерці перапалохаў Кнута, калі той плыў да Германа. Тады толькі Герман ведаў, што трохвугольнік належаў не акуле і не якому-небудзь іншаму марскому страшыдлу. Гэта быў надзьмуты рог непрамакальнага спальнага мяшка Тарстэйна. Але спальны мяшок нядоўга трымаўся на вадзе пасля таго, як мы выцягнулі на плыт абодвух нашых таварышаў жывымі і здаровымі. Той, хто пацягнуў спальны мяшок углыб акіяна, выпусціў больш каштоўную здабычу.

— Як добра, што я не быў у ім, — сказаў Тарстэйн і зноў узяўся за рулявое вясло.

Зрэшты, у гэты вечар нам было не да жартаў. Нас усіх яшчэ доўга прабіралі нервовыя дрыжыкі. Але халодныя дрыжыкі змешваліся з гарачым пачуццём радасці, што мы па-ранейшаму ўшасцёх на плыце.

У гэты дзень мы нагаварылі Кнуту кучу прыемных слоў — і сам Герман і ўсе астатнія.

Аднак у нас было мала часу, каб доўга думаць аб тым, што ўжо адбылося; чым больш цямнела неба над намі, тым мацнейшымі станавіліся парывы ветру, і да надыходу ночы на нас наляцеў новы шторм. Цяпер прывязаны да доўгай вяроўкі выратавальны пояс знаходзіўся на вадзе за кармой; калі ў час шквалу хто-небудзь з нас зноў зваліцца за борт, то, магчыма, яму ўдасца схапіцца за пояс, які плыў за рулявым вяслом. Калі надышла ноч, вакол нас стаяла непраглядная цемра, у якой не было відаць ні плыта, ні акіяна; шалёна скачучы ў цемені з хвалі на хвалю, мы чулі толькі, як выў вецер у мачтах і снасцях, і адчувалі, як шквалы наляталі на гнуткія сцены бамбукавай каюты з такой сілай, што здавалася, вось-вось знясуць яе за борт. Але каюта была накрыта брызентам і добра ўмацавана адцяжкамі. Мы адчувалі, як «Кон-Цікі» кідаўся ва ўсе бакі на ўспененых хвалях і бярвенні, нібы клавішы раяля, хадзілі ўгору і ўніз у такт руху хваль. Мы кожны раз дзіву даваліся, што патокі вады не ўрываюцца праз шырокія шчыліны ў падлозе каюты; гэтыя шчыліны з’яўляліся толькі нібы мяхамі, праз якія няспынна імчаліся ўгору і ўніз струмені вільготнага паветра.

Ажно пяць дзён надвор’е было няўстойлівае: то дзьмуў сапраўдны ўраган, то вецер падаў да слабага. Акіян быў зрыты шырокімі, ахутанымі смугой ад успененых шэравата-сініх хваль далінамі, а грабяні хваль здаваліся выцягнутымі ў даўжыню і сплюснутымі ад напору ветру. Потым на пяты дзень на небе з’явіліся блакітныя прасветы, і разам з тым, як ураган аддаляўся ад нас, злавесныя чорныя хмары саступалі месца ўсёпераможнаму блакітнаму небу.

Шторм нарабіў нам работы: рулявое вясло было разбіта, парус разарваны, а выстаўныя кілі матляліся і стукаліся, нібы стальвагі, аб бярвенні, бо ўсе вяроўкі, якімі яны былі замацаваны пад вадой, зусім перацерліся. Але самі мы і груз ніколькі не пацярпелі.

Пасля двух штормаў «Кон-Цікі» сур’ёзна разладзіўся. Ад напружання ў час пад’ёму на крутыя грабяні хваль усе вяроўкі выцягнуліся, а ад няспыннага руху бярвенняў вяроўкі ўрэзаліся ў іх. Мы дзякавалі богу за тое, што паслухаліся ўказанняў інкаў і адмовіліся ад стальных тросаў, якія ў час шторму проста перапілавалі б увесь плыт на дробныя кавалкі. А калі б з самага пачатку ў нас былі зусім сухія бальзавыя бярвенні, якія маюць высокую плывучасць, плыт даўно набрыняў бы марской вадой і затануў бы ў акіяне разам з намі. Сок свежассечаных дрэў з’яўляўся тым саставам, які не даваў вадзе пранікнуць у порыстую бальзавую драўніну. Але цяпер вяроўкі так аслаблі, што небяспечна было ступіць паміж двума бярвеннямі, бо пры рэзкім сутыкненні яны маглі расціснуць нагу. На носе і на карме, дзе не было бамбукавай палубы, мы былі вымушаны, згінаючы калені, шырока расстаўляць ногі, каб стаяць адразу на двух бярвеннях. Карма, пакрытая мокрымі водарасцямі, зрабілася слізкай, як лісце бананаў; там, дзе мы звычайна хадзілі, мы зрабілі сярод зелені пастаянную дарожку, а ля руля, дзе стаяў вахтавы, паклалі шырокую дошку, і ўсё-такі, калі хваля падкідвала плыт, утрымацца на нагах было нялёгка. А з левага боку адно з дзевяці вялізных бярвенняў дзень і ноч, глуха хлюпаючы, стукалася аб ранжыны. Пачалі злавесна скрыпець таксама і вяроўкі, якія звязвалі верхавіны дзвюх нахіленых мачтаў, бо гнёзды для мачтаў былі высечаны ў двух розных бярвеннях і рухаліся незалежна адно ад другога.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии