Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

У палове шостай мы зноў рухаліся ў напрамку рыфаў; мы набліжаліся да заходняга краю вострава, і трэба было ў апошні раз паглядзець як след навокал, каб не прамінуць які-небудзь праход. Сонца стаяла ўжо так нізка, што сляпіла нас, калі мы глядзелі ўперад; але там, дзе акіян удараўся аб рыфы, за некалькі соцень метраў, за крайнім мысам вострава, мы ўбачылі ў паветры маленькую вясёлку. Цяпер абрысы мыса выразна былі відаць нам. А на беразе ў глыбіні мы заўважылі кучку нерухомых чорных плям. Раптам адна з іх павольна накіравалася да вады, а некалькі іншых шпарка падаліся да ўзлеску. Гэта былі людзі! Мы плылі ўздоўж рыфаў так блізка, як толькі маглі; вецер зусім сціх, і мы адчувалі, што вось-вось апынемся з падветранага боку вострава. Тут мы ўбачылі, што на ваду спусцілі пірогу, два чалавекі скочылі ў яе і пачалі веславаць з таго боку рыфа. Праплыўшы крыху, яны павярнулі пірогу ў бок адкрытага акіяна; мы ўбачылі, як хвалі высока падкінулі яе ў паветра, калі яна, кіруючыся проста да нас, пралятала ў праходзе паміж рыфамі.

Значыць, праход паміж рыфамі знаходзіўся тут; гэта была наша адзіная надзея. Цяпер мы маглі таксама разгледзець усю вёску, што была размешчана ў пальмавым гаі. Але цені рабіліся ўсё даўжэйшымі і даўжэйшымі, надыходзіў вечар.

Людзі, што сядзелі ў пірозе, памахалі нам рукой. Мы энергічна замахалі ў адказ, і яны наляглі на вёслы. Гэта была палінезійская пірога з балансірам, і дзве карычневыя фігуры ў майках веславалі, седзячы тварамі ўперад. Цяпер зноў пачнуцца лінгвістычныя цяжкасці. З усіх, хто знаходзіўся на плыце, толькі я, пасля свайго падарожжа на Фату-Хіву, памятаў некалькі слоў на дыялекце жыхароў Маркізскіх астравоў, але палінезійскую мову лёгка забыць з прычыны недахопу практыкі ў нашых паўночных краях.

Таму, калі пірога стукнулася аб борт плыта і два жыхары вострава ўскочылі на палубу, мы адчулі некаторую палёгку, бо адзін з іх з шырокай усмешкай на твары падаў карычневую руку і ўсклікнуў па-англійску.

— Добры вечар!

— Добры вечар, — здзіўлена адказаў я. — Вы можаце гаварыць па-англійску?

Мужчына зноў усміхнуўся і кіўнуў галавой.

— Добры вечар, — паўтарыў ён. — Добры вечар.

Гэта быў увесь яго запас чужаземных слоў, але і ён выклікаў у яго пачуццё глыбокай перавагі над сваім больш сціплым сябрам, які трымаўся на другім плане і шырока ўсміхаўся ад захаплення, што ў яго такі вучоны таварыш.

— Ангатау? — спытаў я, паказваючы ў бок вострава.

— Х’Ангатау, — сказаў мужчына і сцвярджальна кіўнуў галавой.

Эрык ганарыста глянуў на нас. Ён не памыліўся; мы знаходзіліся там, дзе павінны былі знаходзіцца паводле яго вызначэнняў.

— Маімаі хее іута, — паспрабаваў я распачаць размову.

Згодна тых ведаў, што я набыў на Фату-Хіве, гэта павінна было прыблізна азначаць: «Хочам высадзіцца на бераг».

Абодва жыхары вострава паказалі ў бок нябачнага праходу ў рыфе, і мы павярнулі рулявое вясло, збіраючыся паспрабаваць шчасця. У гэты момант з вострава падзьмулі больш рэзкія парывы ветру. Над лагунай навісла невялікая дажджавая хмара. Вецер пагражаў аднесці нас прэч ад рыфа, і мы зразумелі, што з дапамогай рулявога вясла мы не здолеем прымусіць «Кон-Цікі» лавіраваць супроць ветру пад даволі вялікім вуглом і дабрацца да вусця праходу ў рыфу. Мы зрабілі спробу намацаць дно, але якарны канат быў занадта кароткі. Цяпер нам заставалася ўзяцца за вёслы і прытым як мага хутчэй, перш чым мы апынемся ў палоне ветру. З маланкавай хуткасцю мы спусцілі парус, і кожны з нас узброіўся вялікім вяслом. Я хацеў даць па вяслу і абодвум гасцям, якія стаялі, з асалодай зацягваючыся атрыманымі ад нас цыгарэтамі. Але яны толькі энергічна трэслі галовамі і збянтэжана паказвалі напрамак.

Я стараўся знакамі даць ім зразумець, што мы ўсе павінны веславаць, і паўтараў словы: «Хочам высадзіцца на бераг». Тады больш развіты з двух сяброў нагнуўся, пакруціў у паветры правай рукой і сказаў:

— Брррррррр!..

Не было ніякага сумнення, што ён раіў нам запусціць рухавік. Астраўляне думалі, што яны знаходзяцца на палубе нейкага надзвычай цяжка нагружанага судна. Мы павялі іх на карму і прапанавалі абмацаць знізу бярвенні і пераканацца, што ў нас няма вінта. Яны былі ашаломлены, выцягнулі з рота цыгарэты і кінуліся да борта плыта; цяпер з кожнага боку сядзела, заграбаючы вёсламі ваду, па чатыры весляры. У гэты час сонца апусцілася проста ў акіян за мысам, і парывы ветру з вострава ўзмацніліся. Было падобна на тое, што мы зусім не рухаліся. Астраўляне са спалоханымі тварамі скочылі назад у пірогу і зніклі. Сцямнела, мы зноў былі адны і з усяе сілы веславалі, каб нас не аднесла ў адкрыты акіян.

Калі цемра ахутала ўвесь востраў, з-за рыфа, танцуючы на хвалях, з’явіліся чатыры пірогі, і неўзабаве натоўп палінезійцаў ускарабкаўся на борт; усе яны хацелі паціснуць нам рукі і атрымаць цыгарэты. З гэтымі хлопцамі на борце, якія добра ведалі мясцовыя ўмовы, нам не пагражала ніякая небяспека; яны не дадуць, каб нас зноў знесла ў акіян і каб мы зніклі з вачэй; значыць, сёння вечарам мы будзем на беразе!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии