Читаем Падарожжа на «Кон-Цікі» полностью

Мы шпарка прывязалі на носе «Кон-Цікі» канаты, працягнутыя да кармы кожнай пірогі, і чатыры ўстойлівыя лодкі з балансірам паплы лі веерападобным строем, нібы сабачая запрэжка, перад драўляным плытом. Кнут саско чыў у гумавую лодку і далучыўся да запрэжкі, а мы з вёсламі ў руках размясціліся на двух бакавых бярвеннях «Кон-Цікі». I вось упершыню за ўвесь час нашага плавання пачалося змаганне з усходнім ветрам, які так доўга быў для нас спадарожным.

Месяц яшчэ не ўзышоў, было цёмна, хоць вока выкалі, і дзьмуў моцны вецер. На беразе жыхары вёскі назбіралі ламачча і распалілі вялікае вогнішча, каб паказаць нам, у якім баку знаходзіцца праход праз рыфы. Мы плылі ў цемры сярод грукату бурунаў — здавалася, што гэта нязмоўкла равуць вадаспады. Спачатку грукат усё нарастаў і нарастаў.

Мы не бачылі весляроў, якія цягнулі нас, плывучы ў сваіх лодках перад намі, але мы чулі, як яны гарланілі свае зухаватыя ваяўнічыя песні на палінезійскай мове. Мы чулі, што Кнут быў з імі, бо кожны раз, калі палінезійскія мелодыі сціхалі, да нас далятаў адзінокі голас Кнута, які спяваў нарвежскія народныя песні ў суправаджэнні палінезійскага хору. Каб павялічыць какафонію, і мы на плыце зацягнулі: «У малышкі Тома Брауна ўсхапіўся прышч на носе»; і ўсе мы, белыя і карычневыя, са смехам і песнямі налягалі на вёслы.

Мы былі ў прыўзнятым настроі. Дзевяноста сем дзён. Дабраліся да Палінезіі. Сёння ўвечары ў вёсцы будзе свята. Астраўляне весела падскаквалі і крычалі. Судны прыходзілі ў Ангатау ўсяго адзін раз у год, калі скупшчыкі копры прыплывалі на шхуне з Таіці па ядры какосавых арэхаў. Таму сёння ўвечары сапраўды будзе свята вакол вогнішча.

Але вельмі моцны вецер дзьмуў і дзьмуў не перастаючы. Мы стараліся так, што ў нас балелі ўсе мускулы. Мы не здавалі сваіх пазіцый, але агонь вогнішча на беразе ані не набліжаўся, а буруны грукаталі гэтак жа, як і раней. Паступова спевы заціхлі. Усе маўчалі. Весляры рабілі ўсё, што маглі, і нават больш таго. Агонь не рухаўся, ён толькі скакаў угору і ўніз, калі мы ўзнімаліся і апускаліся на хвалях. Мінула тры гадзіны, і было ўжо дзевяць гадзін вечара. Паступова нас пачало зносіць. Мы стаміліся.

Мы далі астраўлянам зразумець, што патрэбна яшчэ падмога з зямлі. Яны растлумачылі нам, што на беразе народу шмат, але на ўсім востраве ўсяго толькі вось гэтыя чатыры мараходныя пірогі.

Тут з цемры вынырнуў Кнут на сваёй лодцы. У яго з’явілася думка: ён можа ў гумавай лодцы дабрацца да берага і прывезці яшчэ мужчын з вострава. У выпадку неабходнасці ў лодцы могуць, скурчыўшыся, змясціцца пяць—шэсць чалавек.

Гэта было занадта рызыкоўна. Кнут не ведаў мясцовасці. У гэтай апраметнай цемры ён нізавошта не здолее дабрацца да праходу ў каралавым рыфу. Тады Кнут прапанаваў узяць з сабою важака астраўлян, які мог бы паказваць яму дарогу. Я лічыў і гэты план таксама даволі небяспечным, паколькі мясцовым жыхарам ніколі не даводзілася праводзіць нязграбную гумавую лодку праз вузкі і небяспечны праход. Але я папрасіў Кнута прывезці да нас важака, які веславаў на пірозе, што знаходзілася дзесьці ў цемры наперадзе нас, каб даведацца, што ён думае аб становішчы, у якім мы апынуліся. Было зусім відавочна, што надалей мы не зможам утрымлівацца нават на месцы і нас аднясе назад.

Кнут рушыў на пошукі важака і растаў у цемры. Мінуў нейкі час, але Кнут з важаком не вярталіся. Мы пачалі гучна клікаць іх, але ў адказ пачулі наперадзе толькі рознагалосыя воклічы палінезійцаў. Кнут знік у цемры. Тады мы здагадаліся, што адбылося. Сярод шуму і мітусні Кнут, спяшаючыся, няправільна зразумеў мяне і паплыў разам з важаком на бераг. Крычаць было бескарысна, бо там, дзе цяпер знаходзіўся Кнут, усе астатнія гукі заглушаў грукат бурунаў, што разбіваліся аб перашкоду на сваім шляху.

Адзін з нас схапіў ліхтар для сігналізацыі азбукай Морзэ, шпарка залез на верхавіну мачты і пачаў перадаваць: «Вяртайцеся. Вяртайцеся».

Але ніхто не вярнуўся.

Два чалавекі адсутнічалі, трэці ўвесь час знаходзіўся на верхавіне мачты і падаваў сігналы, і нас мацней пачало адносіць назад, і мы ўсё больш і больш адчувалі, што сапраўды стаміліся. Мы кідалі ў ваду трэскі і пераконваліся, што павольна, але няўхільна рухаемся не ў той бок, куды трэба. Агонь вогнішча на беразе зменшыўся, шум бурунаў чуўся цішэй. I чым далей адносіла нас з-пад аховы пальмавага лесу, тым большую уладу браў над намі спрадвечны ўсходні вецер. Мы яго зноў пазналі. Цяпер было амаль тое самае, што бывала ў акіяне. Паступова мы ўсвядомілі, што ўсе нашы надзеі прапалі марна. Нас зносіла ў акіян. Але мы павінны, як і дагэтуль, веславаць з усяе сілы. Мы павінны па магчымасці запаволіць рух назад, пакуль Кнут—жывы і здаровы — не апынецца зноў на плыце.

Мінула пяць мінут. Дзесяць мінут. Паўгадзіны. Агонь вогнішча ўсё змяншаўся; час-ад-часу, калі мы знаходзіліся паміж дзвюма хвалямі, ён зусім знікаў. Шум бурунаў зрабіўся падобны на далёкі шэпт. Узышоў месяц; мы бачылі мігценне яго дыска за верхавінамі пальмаў на беразе, але неба, здавалася, засцілала туманная смуга, і яно было напалову закрыта воблакамі.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
100 знаменитых катастроф
100 знаменитых катастроф

Хорошо читать о наводнениях и лавинах, землетрясениях, извержениях вулканов, смерчах и цунами, сидя дома в удобном кресле, на территории, где земля никогда не дрожала и не уходила из-под ног, вдали от рушащихся гор и опасных рек. При этом скупые цифры статистики – «число жертв природных катастроф составляет за последние 100 лет 16 тысяч ежегодно», – остаются просто абстрактными цифрами. Ждать, пока наступят чрезвычайные ситуации, чтобы потом в борьбе с ними убедиться лишь в одном – слишком поздно, – вот стиль современной жизни. Пример тому – цунами 2004 года, превратившее райское побережье юго-восточной Азии в «морг под открытым небом». Помимо того, что природа приготовила человечеству немало смертельных ловушек, человек и сам, двигая прогресс, роет себе яму. Не удовлетворяясь природными ядами, ученые синтезировали еще 7 миллионов искусственных. Мегаполисы, выделяющие в атмосферу загрязняющие вещества, взрывы, аварии, кораблекрушения, пожары, катастрофы в воздухе, многочисленные болезни – плата за человеческую недальновидность.Достоверные рассказы о 100 самых известных в мире катастрофах, которые вы найдете в этой книге, не только потрясают своей трагичностью, но и заставляют задуматься над тем, как уберечься от слепой стихии и избежать непредсказуемых последствий технической революции, чтобы слова французского ученого Ламарка, написанные им два столетия назад: «Назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания», – остались лишь словами.

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Геннадий Владиславович Щербак , Оксана Юрьевна Очкурова , Ольга Ярополковна Исаенко

Публицистика / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии