Падение с небес

Марк опустился на одно колено и стал внимательно всматриваться в личико мальчика, а тот протянул к нему свои пухленькие ручонки, все в каких-то ямочках, розовенькие и влажные от слюны.

– Как его зовут? – спросил Марк.

Где же он видел эти глаза? Сам не зная зачем, он протянул указательный палец, и ребенок с довольным смешком цапнул за палец и попытался сунуть себе в рот.

– Джон, – ответила Сторма, не глядя на него.

– Моего дедушку тоже звали Джоном, – хрипло сказал Марк.

– Да, – прошептала Сторма. – Ты мне говорил.

Слова, которыми они обменялись, казалось бы, ничего не значили, но Марк понял только одно: неприязнь к этому ребенку, к этому крохотному представителю рода человеческого, медленно испаряется. И в груди его рождается совсем другое чувство.

Внезапно Марк понял, где он видел эти глаза.

– Сторма… – сказал он.

Теперь она подняла голову и посмотрела прямо ему в лицо.

– Да! – ответила она и кивнула; в ее голосе звучали гордость и вызов.

Он неуклюже протянул к ней дрожащие руки. Стоя на коленях лицом друг к другу, они порывисто обнялись. Ребенок лежал между ними, что-то весело лепетал, икал, пуская слюну, и жевал палец Марка жадным беззубым ротиком.

– О господи, Марк, что я наделала! – судорожно прошептала Сторма.

Маленький Джон разбудил их еще до рассвета. И Марк был ему за это благодарен: не хотелось пропускать ни минуты наступающего дня. Он смотрел, как Сторма зажигает свечу, потом возится в колыбельке.

Меняя ребенку пеленку, она тихонько шептала ему что-то успокаивающее; пламя свечки бросало блики на прекрасные чистые очертания ее обнаженной спины. Темные шелковистые волосы падали ей на плечи. Тонкая талия, несмотря на беременность и роды, нисколько не изменилась, оставаясь все такой же изящной, и, словно горлышко бутылки, расширялась в бедрах, плавно переходя в тугие округлые ягодицы.

Наконец Сторма, повернувшись, понесла ребенка в кровать и улыбнулась Марку, когда он поднял для нее одеяло.

– Нам пора завтракать, – сказала она. – Надеюсь, ты ничего не имеешь против?

Она уселась, скрестив ноги, взяла один из своих сосков большим и указательным пальцами и сунула в ищущий ротик ребенка.

Марк подвинулся поближе и, обняв Сторму за плечи одной рукой, стал с восхищением смотреть, как ребенок кушает. Груди Стормы теперь увеличились и отяжелели, выступая, как два округленных конуса. Глубоко под тонкой кожей виднелась бледно-голубая сеточка пульсирующих вен, а темно-красные, как недозрелые ягоды шелковицы, соски были шероховатые и блестящие. Ребенок теребил ручками и другую грудь, на кончике которой тоже появилась капля синеватого молока. В пламени свечи она сверкала, как жемчужина.

Джон кушал с плотно закрытыми глазками, слегка похрюкивая и причмокивая, как поросеночек. Молоко бежало из уголков его ротика; после того как он утолил первый голод, Сторме пришлось подталкивать и тормошить его, чтобы он снова не уснул.

С каждым толчком ротик его снова начинал энергично работать, но не больше минуты, а затем движения его опять замедлялись, и так до следующего толчка.

Потом Сторма перевернула его на другую сторону, поменяв грудь, и с благодарностью прижалась щекой к твердой мускулистой груди Марка.

– Кажется, я счастлива, – прошептала она. – Но я так долго была несчастна, что не совсем уверена в этом.

Джон, совершенно голенький, лежал в лужице морской воды глубиной не более двух дюймов. Его с ног до головы покрывал загар, говорящий о том, что малыш принимает не только морские, но и солнечные ванны. Обеими ручками он шлепнул по воде, и та брызнула ему в лицо так, что он задохнулся, заморгал глазами и облизнулся, не зная, сердиться ему или плакать. Он повторил эксперимент, и получалось в точности то же самое: во все стороны полетели брызги морской воды и песок.

– Вот ведь чертенок, – говорила Сторма, наблюдая за ним. – Упрямый и гордый, как и все Кортни. Не прекратит, пока не утонет.

Она извлекла его из лужи, но тут же раздался такой протестующий вопль, что ей пришлось поспешно вернуть его обратно.

– Послушай, если ты приедешь к генералу с Джоном, я не сомневаюсь… – снова начал Марк.

– Ты ничего не понимаешь, – перебила Сторма и, устроившись поудобнее, принялась заплетать косу. – Мы же Кортни, мы так легко ничего не забываем и не прощаем.

– А ты попробуй! Прошу тебя, поезжай к нему.

– Марк, я прекрасно знаю своего отца. Гораздо лучше, чем ты, лучше, чем он сам себя знает. Я знаю его, как саму себя, потому что мы с ним – одно. Я – это он, а он – это я. Если я поеду к нему сейчас, после всего, что я натворила, а я очень его обидела, оскорбила, разрушила все мечты, которые он строил насчет меня… если поеду сейчас, когда я унижена и обесчещена, если явлюсь к нему, как за подаянием, он всегда будет меня презирать.

– Нет, Сторма, ты ошибаешься.

– Дорогой мой Марк, в этих делах я никогда не ошибаюсь. Конечно, он будет терпеть меня, ему не захочется мной гнушаться, как не хочется ненавидеть сейчас, но он ничего не сможет с собой поделать. Он ведь Шон Кортни, честь ему не позволит – он весь зажат ее стальными челюстями.

– Но он очень болен, пожалей его.