Падение с небес

– Нет, Марк, это убьет его. Я это знаю. И тогда мне тоже конец. Ради нас с ним обоих я не смею сейчас явиться к нему.

– Ты не представляешь, как он тебя любит.

– Прекрасно представляю, Марк. Но еще я знаю, как люблю его я… настанет день, я снова обрету доброе имя и тогда поеду к нему – обязательно. Обещаю тебе. Когда буду знать, что он мной гордится, тогда и приду к нему…

– Черт бы тебя побрал с твоей гордыней, ради нее ты чуть не уничтожила и нашу любовь.

– Пошли, Марк, – сказала она и встала. – Возьми Джона за ручку.

Втроем, с ребенком посередине, они пошли вдоль берега по твердому влажному песку, под шум набегающих волн. Джон то и дело повисал у них на руках и, торжествующе крича, наклонял головку и смотрел, как словно по волшебству внизу появляются и исчезают в легкой пене прибоя его ножки.

День стоял прекрасный, на небе не наблюдалось ни облачка; широко раскинув дымчато-белые крылья, над морем парили чайки и тоже кричали, словно отвечая на крики мальчишки.

– Сколько у меня было нарядных платьев, сколько, как мне казалось, шикарных друзей, – сказала Сторма, глядя на чаек. – Я распродала все платья, растеряла друзей и поняла, как мало все это значило для меня в жизни. Посмотри на чаек! – она запрокинула голову. – Видишь, как солнце просвечивает сквозь их крылья? Прежде я была так занята, что не оставалось времени это разглядеть. И себя не видела, и всего, что вокруг. Но сейчас я учусь смотреть.

– Я заметил это на твоих картинах, – сказал Марк и взял Джона на руки; ему было очень приятно нести у груди горячее тельце вертлявого малыша. – Теперь ты обращаешь внимание совсем на другие предметы.

– Я хочу стать настоящим, большим художником.

– Думаю, у тебя получится. Фамильное упрямство тебе поможет.

– Мы не всегда получаем от жизни то, что хотим, – сказала она.

Они шли все дальше и дальше, и набегающая волна, пенясь, омывала им ноги.

Утомленный жарким солнцем, морем и играми, ребенок спал на обезьяньих шкурах личиком вниз. Он только что сытно покушал, и животик его раздулся от еды.

Сторма работала у окна перед мольбертом, сощурив глаза и склонив голову к плечу.

– Ты у меня любимый натурщик, – сказала она.

– Это потому, что я с тебя денег не беру.

Она весело рассмеялась:

– Я тебе и так много плачу, могла бы разбогатеть на этом.

– А знаешь, как называют дам, которые это делают за деньги? – лениво спросил Марк.

Он замолчал, с удовольствием глядя, как она работает. Почти целый час ни один не проронил ни слова – обоим хватало ощущения духовной близости.

Наконец Марк прервал затянувшееся молчание:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что учишься ясно видеть. Вот эта картина, – он показал на холст размером побольше остальных, – наверное, твоя лучшая работа.

– Пожалуй… Мне очень не хотелось ее продавать… завтра ко мне придет человек, который ее купил.

– Ты продаешь картины? – изумленно спросил он.

– А на что, по-твоему, мы с Джоном живем?

– Не знаю, – сказал Марк; почему-то он об этом не задумывался. – Наверно, муж помогает?

Лицо ее сразу омрачилось.

– Мне от него ничего не надо. Ничего!

Она так энергично встряхнула головой, что коса стала похожа на хвост разъяренной львицы.

– Ни от него, ни от его друзей, ни от моих милых друзей тоже. Они так меня любят, так мне верны, что всей толпой теперь держатся от меня подальше, для них я – распутная разведенка. С момента нашей с тобой последней встречи я много узнала об этих людях и многому научилась.

– Но они все богаты, – заметил Марк. – Когда-то ты говорила мне, что это очень важно.

Злость ее сразу прошла, плечи поникли, а кисть опустилась.

– О Марк, не сердись и не обижайся на меня, не надо. Я этого не вынесу.

В груди у Марка что-то порвалось, он быстро встал, сгреб ее в охапку и на руках понес в маленькую и прохладную темную спальню, отделенную занавеской.

Странное дело, но занимались любовью они всякий раз по-разному, всегда открывали для себя все новые чудеса, их желания всегда совпадали, но каждый раз по-новому; их всегда ждали все новые открытия, когда, казалось бы, совсем незначительные вещи возбуждали обоих вне всякой связи с их очевидным смыслом.

В любви они оставались неутомимыми, и повторение нисколько не притупляло их желания, их тяги друг к другу; и даже когда аппетит обоих был полностью удовлетворен, бесконечный источник взаимного влечения быстро наполнял их желанием.

Они лежали, прижавшись друг к другу, как два сонных щенка, и пот их любовных игр остывал на коже, вызывая маленькие мурашки вокруг темно-розовых венчиков ее сосков; но как только ленивые пальцы одного из них касались другого, все начиналось снова.

Стоило ей провести пальчиком по его небритой щеке, шершавой, как наждачная бумага, добраться до губ и легонько толкнуться между ними, как он немедленно повернул голову, еще раз нежно поцеловал ее – легко коснулся губами, смешивая ее дыхание со своим, – и ощутил странный, возбуждающий запах страсти, наплывающий из ее рта, похожий на запах только что выкопанных трюфелей.