Письма, 1926-1969

Я хотела написать Вам о Ренато, но уже слишком поздно, и я не помню, что именно. В любом случае мы были ему очень рады. И прошу, прошу, Ваша жена не должна его критиковать, ведь «тетя Гертруда» играет в его жизни невероятно важную роль, величайший комплимент, который он способен сделать женщине, понравившейся ему по какой бы то ни было причине: она напоминает ему «тетю Гертруду». Этот мальчик точно знает, что такое уважение, а такого я не могла бы сказать о подавляющем большинстве моих знакомых-мужчин.

Не хочется писать о политике. О фактах Вам прекрасно известно, и, возможно, гораздо лучше, чем нам. Есть шанс, что демократическая партия проснется и сообразит, что ни сейчас, ни на следующих выборах никто не будет думать об экономике или классовых интересах. Об этом говорят немногие, но хоть кто-то. К сожалению, Стивенсону, кажется, ничего не поможет. Здесь, если я ничего не путаю, окончательное решение принимается на выборах. И как проголосуют избиратели, предсказать невозможно. Несмотря на все Gallup Polls. Как раз потому, что весь мир запуган, никто не решается высказаться, возможно, многие в избирательных будках – выборы здесь по-настоящему анонимны! – проголосуют иначе. Посмотрим.

Я рада, что у Вас появился ассистент и можно писать письма, не вставая с дивана. Это большая подмога. Прошу, не подумайте, что Вы должны писать от руки. Одно из величайших преимуществ возраста в том, что наконец мы обретаем право на комфорт. Я уже начинаю это ощущать, когда общаюсь с молодыми людьми и демонстрирую им свои седые пряди с превеликим удовлетворением. Когда будете окружены комфортом, сообщите, как идут Ваши дела. Надеюсь, из этого письма Вы поймете, что у нас все хорошо, У Генриха очень много дел, он серьезно перерабатывает, но прямо сейчас свободен. Он счастлив, его жизнь могла бы быть проще, если бы он отказался от двухчасовых лекций и семинаров в Новой Школе

 – чего он как раз не хочет.

Всего самого, самого лучшего

Ваша

Ханна

1. Курт Хофман (1922–2011) родился в Вене, после получения диплома в Гарварде с 1949 по 1953 г. работал в американском Министерстве иностранных дел, впоследствии журналист и преподаватель американской литературы и истории в университете Мюнхена, позже начальник главного управления баварского телевидения в Мюнхене, знаком с Я. с 1945 г.

151. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 27 ноября 1953

Дорогая Ханна!

Примите сердечную благодарность за Ваше письмо от 15 ноября. Я уже собирался Вам написать, так как начал волноваться из-за отсутствия новостей. Теперь я с радостью читаю, что Вы с большим успехом выступили в Принстоне, что Вы работаете, совершенствуетесь и счастливы. Вчера пришли оттиски¹. Я успел прочитать лишь немного. Понимаю Вашу обеспокоенность по поводу фанатизма и разделяю ее. Но пока не могу судить, прямо сейчас я вынужден отказаться от чтения, полностью погружен в работу над лекциями² и письмо, работаю почти как машина, которую заботливо поддерживают в рабочем состоянии. Все получается. У нас с женой дела идут, можно сказать, почти восхитительно, несмотря на то что она страдает от приступов головокружения и других возрастных изменений, меня порой мучают старые болезни. Но духом моя жена бодра, как никогда прежде.

Ваше превосходное описание американских обстоятельств, заложником которых оказался Шилпп, показалось мне весьма забавным. Кажется, Вы тоже придерживаетесь мнения, которое разделяю и я, в подобном предприятии есть смысл и стоит поблагодарить автора.

Вальтер Кауфман однажды был у нас в Базеле. Кроме того мне знакома его книга о Ницше³ и его статья в сборнике Шилппа против моей интерпретации Ницше⁴. В своем ответе я поместил его в конце с Эдуардом Баумгартеном⁵ и не воспринял его всерьез. К сожалению, я почти лишен чувства юмора и не способен на иронию, поэтому, боюсь, острота моего отзыва может кого-нибудь оскорбить. Полагаю, у Вас будет возможность взглянуть на текст и вычеркнуть все, что покажется Вам неуместным. Этих болтунов не стоит воспринимать всерьез. У Вальтера Кауфмана феноменальная память, он читал все. Вы описываете его очень точно, точно таким я его и помню. Кант для него великий философ, благодаря докритическим сочинениям, поскольку в то время он был просвещенным европейцем. После «Критики чистого разума» он оказался на немецком пути. По этому можно судить, насколько Кауфман разбирается в философии. Разумеется, он считает меня немцем, не-европейцем, наполовину просвещенным, а потому внушающим опасения. Но это не помешало ему в свое время с искренней любезностью пригласить меня в Принстон⁶. Теперь, полагаю, он бы на это не решился. Разум, подобный этому, на мой взгляд, совершенно безобиден.