Письма, 1926-1969

По случайности я знаю пару человек в Беркли, которые что-то собой представляют в интеллектуальном плане, но вряд ли будут иметь для Вас значение в человеческом отношении. Я хотел бы Вам о них рассказать, потому что с ними связаны некоторые гейдельбергские воспоминания. Первый – Ольшки.¹ Он недавно гостил у нас. Безусловно первоклассный исследователь, который с филологической находчивостью и поразительным объемом знаний занимается вопросами, которые в один момент становятся чрезвычайно важны. При этом он ведет себя как совершеннейший скептик, которому все не по душе. О Леонардо он отзывался почти с пренебрежением, но Галилей для него, напротив, фигура первой величины²

. Некоторое время назад он прояснил значение Пса (Вельтро)³ у Данте необычайно запутанным, но подкрепленным фактами способом. Не остается никаких сомнений в том, что Данте полагает себя пророком. Недавно я спросил его об этом, на что он ответил: «Да, я уверен, что с помощью астрологических взаимосвязей привел убедительную интерпретацию этой темы. Если у Данте и была какая-то тайна, теперь она раскрыта». Несколько иначе он пришел к совершенно новым и существенным открытиям, связанным с Марко Поло⁴

. При этом он учил китайский и сочиняет на китайском стихи. «У меня способность к языкам», – сказал он, когда я вслух поразился этому факту. Тогда я понял, что он из тех профессоров, что были уволены из Беркли после отказа подписать клятву верности⁵. После моего вопроса, он сказал: «Не могу этим хвастаться, поскольку мой отец оставил мне в наследство столько денег, что мы решили, что можем жить спокойно. Кроме того, американцы платили не так уж много». Я знаю Ольшки уже много лет и очень симпатизирую ему. Но у моих симпатий есть свой предел. Рассказывал ли я Вам, как прошла церемония передачи кафедрального руководства Ольшки от Эрнста Роберта Курциуса?⁶

Но это очень длинная история, лучше рассказать ее лично. Я и Гундольф были недовольны его назначением. Ведь когда речь шла о назначениях его коллег, и мы хотели нанять лучшего романиста того времени, Ауэрбаха⁷, он страстно и успешно вступился за ничтожество. Тогда я нагрубил ему, такое может неожиданно со мной случиться. На какое-то время он перестал со мной здороваться. В 1933-м он сразу понял, что происходит, согласился на должность приглашенного профессора в Риме, а спустя некоторое время получил из Берлина подтвержденный запрет на въезд в Гейдельберг. Поэтому на протяжении еще долгого времени он получал свой гейдельбергский оклад, находясь в Риме, и теперь в должности почетного профессора Гейдельбергского университета снова получает оклад, который ему переводят в Америку. Женат, детей нет. В Европе он жить не хочет, да и в Америке тоже. «Американцы боятся разума, – говорил он. – Но ни одна библиотека не сравнится с библиотекой Беркли. Американцы собирают книги, и нигде мне не работается так хорошо».

Другой: ординарный профессор музыковедения, Букофцер⁸

, выпускник Гейдельбергского университета, мой земляк, ольденбургский еврей с Ахтернштрассе, из семьи производителей готового платья. Он своевременно отправился в Базель, получил здесь степень, обручился, но не смог жениться, поскольку швейцарцы, следуя международным конвенциям, соблюдали гитлеровское законодательство. Поэтому он отправился в Америку и теперь в шутку говорит «хайль, Гитлер». Его жизнь не могла сложиться лучше. Насколько мне известно, раньше он был очень успешен. Это крайне интересный собеседник, но признаюсь, я не испытываю к нему симпатии. Мне кажется, в нем преобладает нечто низкое, эгоистичное. Но, возможно, я ошибаюсь.

Присланная Вами анкета – удивительный документ. Я многим хочу ее показать. Вы читали новую книгу Голо Манна об американском духе?⁹ Если нет, напишите, мы ее Вам отправим. Мне кажется, она того стоит, хотя для Вас в ней и не будет ничего нового. Его ход мысли мне чрезвычайно нравится. То, что он пишет об американской политике в отношении Китая, кажется мне исключительным, но не только это.

Тем временем Вы уже приступили к преподавательской работе. Я убежден, Вас ждет множество интересных событий. С нетерпением жду следующего рассказа.

О себе писать не стану. Я прилежно работаю, но мои планы слишком обширны. Все же даже в преклонном возрасте живется куда лучше, когда убежден, что твое время ничем не ограничено. Кроме того, писать книги – в любом случае прекрасное развлечение.