Поэзия социалистических стран Европы

Еще поет в осеннем руслеручей покоя;чиста, еще звенит, как гусли,та песнь. Доколе?Еще стремимся к любви и веснам,еще ступаем в чистом полемы по твоим лохмотьям грозным,война! Доколе?Пеленки стелет мать, ликуя,на будущее в надежде.Целуй ей руку. Но какую,какую прежде?Ту, что сосок легко сжимает,иль ту, которой ребенка держит?

Любовь и верность обещаютне здесь, так где же?Ах, это может до слез растрогать —ведь матери хотят так мало:средь терний нужно зерна немного,чтоб им хватало!Чуть-чуть покоя, тепла и мая —ведь много лучше штыка и пулискрип люльки, песенка простая,пчела и улей.Не будут жены, птицы, детитвоими, как ты ни грозишь нам!О, чтоб навеки заржаветь им,война, твоим доспехам пышным!

Владимир Голан

^{95}

Красноармейцы

(Два портрета)

Перевод Ю. Левитанского

I

Мы познакомились как-то осенним вечером,когда на стене деревенской старинной мельницыпоказывали кинофильм, посвященный Кирову.Потом уже мы встречались почти ежедневно.Был он зенитчиком, и глаза у него слезились,потому что четыре года смотрел он на солнце.Меня это тронуло, и однажды я, притворившись,будто отправился за дровами, из дому вышел

во двор, где качался легкий клочок тумана.После всех этих лет, что были полны до краядьявольской бесчеловечностью и чертовщиной,я был покорен человечностью безыскусной.Как робко он клал на стул свою выцветшую пилотку!Не было орденов на его гимнастерке, хотя позднеекак-то он показал мне свои медали —за оборону Кавказа и Керчи — он носил их в кармане,бережно завернутыми в газету.О войне говорил он нехотя, а о подвигах — и подавно,«Когда затихала стрельба — это было плохо,потому что нельзя было знать, что выкинет немец… Когда стреляли — было куда спокойней!..»Вот все, что он мне сказал. Меж тем он гордился

фронтовою своею газетой под названьем «Зенитчик»,Он любил стихи и читал Маяковского мне с любовью.Впрочем, ровно через минуту он так же простовырывал прочитанный лист, чтоб свернуть из него цигарку… Уже подмораживать начинало… Ах, этот мальчик-мужчина,как он гордился своею новенькою шинелью!А перед отъездом он долго со мной прощался,как человек, который хотел бы свидеться снова,да знает, что это вряд ли уже удастся.Он очень подробно мне объяснил свой адрес,чтобы мог я его найти без трудов особых,и в конце приписал аккуратно: «Звонить три раза!»Он был из Баку, Петром Федоровичем его звали,а фамилия была у него — Мартынов.

XV