Поэзия социалистических стран Европы

В звездное платье наспех одета,ночь выбегает на берег пустынныйиз городского движенья и света,из многолюдной, дымной гостиной,где ее только что угощали,где она только что весело пела… Ночь захотела любви и печали,ночь тишины, тишины захотела.Звезды мерцают. Рельсы сияют.Да светофоры-хамелеоныежеминутно цвета изменяют:желтый — на красный и на зеленый.Друг мой продрог. Сигареты не тушит.Шутит — такая у друга манера.Девушке друга, к стихам равнодушной,я декламирую Аполлинера.Я декламирую с выраженьем… Берег пустынный. Холод собачий.Для человека с воображеньемвсе в этот вечер должно быть иначе.Может быть, звонкие строфы поэта

и западут этой девушке в душу… Но ни поэты, ни сигаретынас не согреют и не обсушат.Если тебя хорошенько продуло —чувствуешь старым себя и усталым,после таких пешеходных прогулокголод является с волчьим оскалом.Как хорошо тогда в полуподвале«У двенадцати слез Девы Марии»посидеть, к бокалу прилипнув губами,помолчать, послушать, о чем говорилиза соседним столиком, сдвинувши кружки,молодые подвыпившие солдаты:о любви, о выпивке и о службе,и опять: кого-то, кто-то, когда-то… Ибо ведь невозможно, невыполнимодо конца себя рассказать словами,в лучшем случае худшую половинусобутыльник выложит перед вами.Ибо только однажды, только однаждыбез колебаний и дипломатийсердце свое обнажает каждый

перед любимой, и то — до объятий.И погружаешься с головоюв тему, единственно дорогую,и забываешь все деловое,то есть уже половину другую.Ибо известно лишь музыканту,весельчаку-профессионалу,как на гармони за малую платурадость отмеривать людям помалу.Даром, что песенка эта убога,ветхозаветна и неказиста —мы разворовываем понемногурадость у старого гармониста.Много вещей мы не видели сами,по восхищенно о них говорили,ну, например, о готическом храме,о неземной чистоте его линий.Нынешний день привередливым людямкажется чем-то обычным и пошлым,мы иногда удивительно любимвстретиться с мертвым, загадочным прошлым,

чтобы, рукой мертвечину потрогав,тихо шептать: вот была красотища!..Даром что прошлое часто убого,малопонятно, никчемно и нище.Разнообразья мы захотели,малую толику самообмана:как бы мы прожили без светотени,что бы мы делали без тумана,без изменений, вливающих в жилыновые силы — как бы мы жили?..Мы еще живы. Пока еще живы.Мы еще в гроб себя не уложили!Тоненький голос волынки пастушьейи трескотню современных ударныхмы одинаково любим послушать,мы одинаково благодарны.Не выходить бы из этого круга;музыка, выпивка, сердца истома… Но уже поздно: девушку другаждут не дождутся родители дома.Это поэты-идеалистынам о любви бесконечной твердили:

все мирозданье — хоть провались ты,только б любить до креста на могиле,выпить до дна эту красную чашу,только б любить — ценою любою,несовершенную, краткую нашужизнь до краев переполнить любовью!Но ведь известно: поэты витаютв странах, которые создали сами.Девушка друга — она не такая:не забывает о папе и маме.Мы разбираем шляпы в прихожей.Ночь помрачнела, стала как уголь.Что-то на трезвую не похожаблагоразумная девушка друга… Ночь одиночества хочет. И редкихгонит прохожих, домой загоняя.Ночь в обнаженных запуталась ветках,тихо парит над простором Дуная.Ходит с винтовкой матрос величаво,ходит, мечтая о бурных походах.Тихо. Лишь волны возле причаласкрежещут под тяжестью пароходов.