Поэзия США

Ты, на беду, всем на беду,Не объявишься больше, черный сапог.Тридцать лет прожила я, в тебя обутая,Жалкая, белая, будто нога,Почти не дыша, не решаясь вздохнуть.Папочка, мне предстояло тебя убить.Но я не успела — ты умер.Мраморно-тяжеловесный, обожествленный сундук.Жуткая статуя — с пальцем огромным и хмурым,Как печать Сан-Франциско,А голова в своенравной Атлантике,В волнах прекрасного НосетаС переливами нежно-зеленого в голубизну.Я бога молила тебя воскресить в надежде на чудо.Ach, du…[146]По-немецки, в польском городе,

Стертом с лица землиЖелезной пятою войны, войны, войны…Городов с подобным названьем погибло немало.Мой друг поляк говорит,Что таких была дюжина, может быть, две.И потому достоверно сказать не могу,Где ты ступил, где души губил.Заговорить же об этом с тобой было трудно.Язык застревал в гортани.Он застревал в плену из терновой проволоки. —Ich, ich, ich, ich[147].Слова… Я с трудом выдыхала их.В каждом немце, казалось, тебя я найду.Речь их казалась постыдно-бездушной.Машиной, машиной — в адуАушвица, Дахау, Белсена…

Он оскорблял и меня, как евреев,И я начала говорить, как еврейка.Я ведь вполне могла оказаться еврейкой.Снега Тироля, прозрачное венское пивоНе столь уж чисты воистину.И я с моими цыганскими предками, странным счастьем моимИ крапленой судьбой — картежной крапленой игрой.Я в чем-то за еврейку сойду.Страх перед тобой у меня на роду. —Перед твоим военно-воздушным Luftwaffe[148], надутый индюк.С аккуратно подбритыми усиками,Яркой голубизной арийского взгляда, —Человек-танк, человек-танк на полном ходу. О, ты…Ты не бог — ты всего лишь свастика!Небу не просочиться сквозь ее черноту…Каждая женщина обожает фашиста

Вместе с его сапогом в лицо — ублюдка,С сердцем ублюдка в одном ряду.Ты стоишь у черной классной доски, папочка,На фото, которое я берегу.И на сапог — подбородок с глубокой ямочкой на виду…К черту про это… Все ни к чему…Нет, к чему… Про тебя, про черного человека. —Ты разбил пополам мое сердце — сердечко злое.Мне было десять, когда ты умер.В двадцать я пыталась покончить с собой,Чтобы вернуться, вернуться к тебе.Думала, пусть хоть кости рядом покой найдут.И все-таки выходили меня —Подправили там и тут.И я поняла, что теперь-то я выход найду. —До манекена, модели тебя сведу —

Человека в черном со взглядом творца «Mein Kampf»[149].С его пристрастием к дыбе, орудиям пыток.Ты понял, к чему я веду?..Итак, папочка, дело к утру.Телефон, тоже черный, отключен на корню,И голоса не проскользнут по шнуру.Теперь я убила, если сумела, не одного — сразу двух:Вампира, что назвался тобой,Он пил мою кровь раньше и в этом году. —Семь лет, если хочешь знать.Папочка, теперь ты можешь к себе вернуться.Раздутое черное сердце твое пригвоздили колом.Ты был деревенским не по нутру.Теперь они топчут твой прах и танцуют на нем.Тебя давно раскусили в миру.Папочка, папа, ты выродок, пусть я умру.