Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Как-то довелось мне прочитать, — говорит Алоис Шпкхорн, — что наша Земля тоже светится во Вселенной. Нам-то здесь ничего не светит, разве что светлячки да электрические лампочки, ну, да то было раньше, до войны. Еще было там написано вроде того, что свет от Земли очень, очень тусклый. Астрономы, звездочеты эти самые, до всего доискались… Понимаешь, не такой, как от других звезд — Марса, или Юпитера, или какой-нибудь Венеры, или… черт их разберет, как они там называются. Или от Луны. Так вот, оказывается, наш шарик — очень темная звезда, так там и было написано. Не выходит у меня это из головы. Они-то знают, до всего доискались. Да-а, на очень темной звезде мы с тобой живем. Прямо из головы не выходит…

Похоже, Кнут Брюммер его не слушает. Сидит понурясь, сильные пальцы его старческих заскорузлых рук сплетены, они словно окаменели, и лицо каменное, да и все туловище.

— Что верно, то верно, — говорит он, — у нас тут, на нашей звездочке, ох как техно. Мне и без звездочетов это ясно. А тебе, поди, интересно, зачем мне мундир. Только дай слово, никому ни звука. Ну, слушай…

Шикхорн подходит к противоположной стене, Стене Запрета. Опасливо поглядывая на Кнута, стучит по одной из табличек, стучит громко, требовательно.

А Кнут уже начинает:

— Давеча режу я лозу, и вот под деревом, дуплистое такое…

— Ты что, читать разучился? — перебивает его Шикхорн.

Кнут несколько раз перечитывает табличку: «Воспрещается играть на музыкальных инструментах!»

— Я на шарманке играть не собираюсь, если ты это имеешь в виду.

Шикхорн озирается, видит, что барабанил не по той табличке, и барабанит по другой, чуть выше: «Разговаривать запрещено!»

— Есть в этом мире хоть что-нибудь, что дозволено? — интересуется Кнут.

— А как же, держать язык за зубами, — поясняет Алоис.

— Что верно, то верно.

Потом они завертывают мундир в толстую оберточную бумагу. Шикхорн не забывает и высокие сапоги из мягчайшей кожи, и фуражку, и портупею. Он даже подумал о черной перевязи для раненой руки, то бишь для окровавленного рукава мундира.

Помявшись у письменного стола, он все же выдвигает один из ящиков.

— Нынче полевой бинокль даже мне не по карману, — возражает Кнут.

Алоис молча убирает бинокль, а вместо него достает револьверную кобуру. Кнут кивает.

— Помни, только на время, вообще-то я ничего не даю напрокат.

— Все равно за мной две тысячи золотом, — решительно заявляет Кнут.

Первую сотню метров по мосту все шло благополучно. Народу попадалось немного, и солдаты, старшины, унтеры — все отдавали честь капитану, который молодцевато отбивал шаг чуть впереди Брюммера. Капитан с изможденным лицом: сразу видно, что только из госпиталя, вот и рука еще на перевязи. Поди, ранение не из легких. Конечно, сейчас у него и нашивки за ранение, и Железный крест первой степени, а толку что? Ведь какие за этим муки, волнения, страх; здоровым он, во всяком случае, не выглядит. Но выправка что надо. Настоящая прусская школа и тут не подвела. Факт, не подвела. Когда ему козыряют, он отвечает здоровой рукой, но взглядом никого не удостаивает. Правда, взглянул мельком на встречного солдата, всего лишь мельком, но вот солдат уже рядом, и смотреть на него вовсе ни к чему. Высший офицерский состав в тот час на мосту не встречался. На реке еще тлеют искорки солнца, а город, поля и луга уже окутал вечерний туман. Осенний туман, он плывет совсем низко, будто миномет выпустил дымовую завесу.

Но вот появляется смеющийся матрос с подружкой. Это еще что? Уже не под хмельком ли? Либо так втрескался, что всякое представление о действительности потерял? С улыбкой заглядывает он девчонке в глаза, обнимает за плечи и… забывает откозырять капитану. И капитан призывает его к порядку, спускает с небес на землю. Но разве он не видит, что всего в двух шагах стоит оторопевшая девушка? Не видит, какого труда стоит матросу взять себя в руки? Что лицо его багровеет пуще солнца? Неужто капитан не замечает, как смущенно матрос косится на свою подружку? Но уж раз ты матрос, и даже не старший матрос, изволь отдать честь капитану. Независимо от того, один ты или с девушкой. Кое-кто из прохожих понимает, почему рычит офицер, но все спешат мимо. Никто не останавливается, чтобы сказать офицеру: «Да брось ты, бедняга просто тебя не заметил, может же такое случиться».

В конце концов капитан идет дальше. И надо же, чтобы в эту минуту мимо проходил Кнут Брюммер, старик с вязанкой ивняка через плечо и аккуратно завернутым пакетом в руке. Старик оборачивается матросу вслед. И прутья задевают капитана по лицу. А Брюммер, вот сумасшедший, даже не думает извиниться. Он смотрит вслед матросу и его подружке. Девушка отстает на полшага. Видать, парень очень торопится. Увеличивается ли и дальше расстояние между девушкой и ее милым, Кнут так и не узнает.

— Нельзя ли поосторожней, старый чурбак!

В это время раздается сигнал, шлагбаум перед мостом опускается. Капитану теперь не до старика, ему бы успеть на тот берег. Но мост устроен так, что пройти уже невозможно: средний пролет начинает подниматься.