Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Забирай свое богатство обратно. Сказано, такие таблички больше не по мне, — говорит Шикхорн.

— Если снять старую, полиция враз что-нибудь заподозрит.

Старьевщик мерит шагами приемную, а гость тем временем внимательно осматривает каждое яичко, нюхает сало, потом, ковырнув ногтем масло, удовлетворенно вздыхает.

— Ведь что на твоей табличке написано: «Иоганна Яннинг. Кому нужны корзины и щетки, звоните!» А ты вдруг хочешь, чтобы вообще никто к тебе не звонил, — говорит Шикхорн.

Кнут уже завернул свои яства.

— Что ж, мне булочки с маком, а лентяй пусть останется с таком, — говорит он.

Да погоди ты, я тут придумал кое-что получше, — ухмыляется Шикхорн.

— Ах, вот оно что!

— Ага. Я напишу: «Просьба громко не звонить».

— Пойдет, — соглашается Кнут. — Только, пожалуйста, без «просьбы». И не забудь поставить в конце восклицательный знак.

Итак, друзья поладили, и Алоис тут же приступает к работе.

Устроив это дело. Кнут вновь заговорил с Яннинг. Вечером у них даже состоялось небольшое торжество, которое устроила Иоганна. Предлогом были, конечно, те яства, что добыл Кнут, но истинная причина крылась в другом: Иоганна радовалась тому, что муж вернулся оживленный, разговорчивый — словом, в хорошем настроении. Она даже достала из кухонного шкафчика коньяк и поднесла ему рюмочку, хотя обычно ему перепадало только во время простуды, да и то глоточек. Именно поэтому бутылку удалось растянуть на целых три года. На три военных года, когда таким, как Кнут и Иоганна, был заказан коньяк. И вот они сидят в своей комнатенке, вдвоем на старом диване, под картиной, изображающей парусник; с тех пор как Иоганна по дешевке купила ее на распродаже и повесила над диваном, этот парусник, попавший в жестокий шторм, танцевал перед ней и Кнутом по взбаламученному, растерзанному штормом голубому морю, над которым багровело небо. Картина досталась Иоганне за гроши, хотя ее писали маслом и вставили в широкую дубовую рамку. Зачем понадобилось Иоганне покупать картину, так и осталось загадкой, ибо под парусником художник начертал изречение, не слишком подходившее супругам; ведь ни он, ни она не были причастны к тому расхожему благочестию, к которому призывало изречение «На земле и на воде бог спаситель мой везде».

Не без гордости Кнут поведал жене о том, как обработал Дегнера, крестьянина из Грос-Эрнстгофа, как в обмен на дне корзины получил столько дефицитных да к тому же заманчивых яств; кстати, Дегнер заказал еще несколько корзин, но обязательно светлых, так что в ближайшие дни надо во что бы то ни стало ободрать прутья, сложенные перед дверьми дезертира.

Жаль, заметила Иоганна, что ей ни разу не пришлось иметь дело с самим Дегнером, тогда как Дегнерша ей не по душе.

— Какая разница, симпатичен тебе человек или нет. Иногда об этом нужно забывать.

И он надолго умолкает, хоть Иоганна тут же сослалась на кое-каких общих знакомых, с которыми при всем желании им трудно столковаться. Она напомнила ему торговца углем в Берлине, у которого работала рассыльной, а Кнут разносчиком, там, собственно, они и познакомились. Угольщику не было дела до рабочих, в том числе и до Кнута, хоть тот уже кашлял кровью. Как же забыть, даже на минутку забыть о том, что человек тебе несимпатичен. Уж лучше потерять свою выгоду.

Кнут сидит, задумавшись, обе руки на столе. Коньяк уже выпит, пустая рюмка зажата ладонями; Кнут вертит ее, вращает на ножке, крутит и так, и этак и наконец вливает в рот последнюю каплю, собравшуюся на дне.

— И ты даже способна убить фрау Дегнер? — спрашивает он.

— Фу ты, да я вообще неспособна убивать, при чем тут это? Убивают и без того предостаточно. И все же я эту старуху терпеть не могу.

— Да-a, вишь как оно получается, — говорит Кнут.

Иоганна хотела что-то ответить, но передумала. Внезапно погас свет, и тут же, на несколько часов раньше обычного, завыли сирены. Кнут и Иоганна молчали. Гул бомбардировщиков на этот раз был громче обычного, грохот отдаленных разрывов отчетливей, и, верно, от этого страх все сильнее и сильнее охватывал их. С каждой минутой Яннинг нервничала все больше, и, когда с улицы донесся хриплый голос Барезеля, она сказала:

— Пойду-ка взгляну, что там опять.

— Сиди, пожалуйста, я сам, — откликнулся Кнут.

Но не успел он шевельнуться, как Яннинг уже не было в комнате. Он услышал ее торопливые шаги по лестнице, встал, подошел к двери, чтобы идти вслед. Взялся за щеколду, но вдруг какой-то чудовищной силой его завертело по комнате, и он упал среди осколков стекла, больно ударявшись бедром. Но тут же вскочил и со всех ног бросился вниз. Парадная дверь была нараспашку, а посреди мостовой лежала Иоганна Яннинг. Он бросился к ней, попытался ее приподнять, она громко застонала. Старик беспомощно оглянулся, уж не позвать ли Барезеля, от волнения ему больше никто не пришел в голову. И тогда кто-то, тронув за плечо, прошептал ему на ухо:

— Бери за ноги, а я зайду с той стороны.