Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Солдат, бывший солдат, совсем не занимал его мысли. Однажды, заметив кем-то оставленные бутерброды с маслом и еще не остывший ячменный кофе, он вскользь подумал, что дезертир умеет двигаться неслышно, как кошка, но тут же вновь затерялся мыслями в годах, прожитых с Иоганной. Кнут не плакал. Он вспоминал, как мудро они строили свою жизнь, стараясь все испытания, выпавшие на их долю, даже самые горькие, переносить с легкой усмешкой. Воспоминания облегчали Кнуту горе. Часто он разговаривал с ней, перебирая разные случаи, истории, людей, встречавшихся на их пути. Даже себе он не признался бы в том, как Иоганна была неказиста, бледна и невзрачна. Сейчас, как и все долгие годы с Иоганной, он смутно помнил то время, когда жил один. Он много плавал матросом, потом рыбаком, но это поблекло в его памяти уже тогда, когда в Берлине, в лавке угольщика, он двадцать два года назад встретил Иоганну Яннинг. Она взяла его в плен вопросом: «А в Рио-де-Жанейро вы бывали?» И Кнут рассказывал ей о Рио, о Копакабане, о Пернамбуко-порте, охваченном золотой лихорадкой. Он ничего не присочинял, а кое о чем даже умалчивал. Он видел, что она внимательно слушает, однако его приключения, его рассказы не производят того впечатления, какого он ждал. Уже потом он часто допытывался, что же ее все-таки заинтересовало в его историях. Но она, скорее всего, и сама этого не понимала. У нее был уже ребенок, мальчик, названный Эмилем в честь актера Эмиля Яннингса — малышу до полного сходства будет не хватать одной лишь буквы «с», любила она шутить, — но это не явилось помехой. Он не задерживался на мысли, что мог понадобиться Иоганне лишь как отец для ее ребенка. Он просто не думал об этом, ибо считал, что трезвый анализ женской души вносит смуту в семейную жизнь.

К маленькому Эмилю Кнут привязался с первого взгляда. Порой он забывал, что это не его сын. Малыш рос, такой здоровенький крепыш, хохотун. Сколько у них бывало чудесных минут, часов, вечеров, когда они втроем наперебой старались пересмеять друг друга. Но грянула война, молодой слесарь-моторист ушел на фронт, а вскоре ефрейтор Эмиль Яннинг пал на полях Франции за фюрера и отечество. О времени, наступившем вслед за ужасным известием, Кнут вспоминал неохотно, именно тогда они с Иоганной разучились смеяться. Даже разговоры о миллионах наследства, застрявших у шведского короля, не помогали. Скорбь по Эмилю заглушала все. Правда, год спустя Кнут впервые обратился в ведомство рейхсканцлера в Берлине, жалуясь на недобросовестность короля, но ответа так и не дождался. Что ж, видно, у рейхсканцлера были свои соображения, дипломатия как-никак. Тут уж ничего не поделаешь, решил Кнут. А Иоганна только рукой махнула, никакие миллионы ей сына не вернут.

— Этим подонкам лишь бы всех разорить, у них рука руку моет. Так что тягаться с ними и смысла нет, — заметила она.

С особой нежностью вспоминал он время, когда Иоганна обучила его плести корзины. Сама она исхлопотала себе промысловое свидетельство на изготовление и продажу щеток, ершиков для мытья бутылок и тому подобных изделий. Кнут освоил ремесло корзинщика, и жизнь пошла на лад. Не сказать, чтобы они много зарабатывали, но им хватало. Эмилю даже удалось выучиться на слесаря-моториста. Удивительно, как мало Кнут заботился тогда о том, чтобы взыскать со шведского короля свое наследство. Зато он научился орудовать зажимом и тисками, тесаком и стругом, быстро достиг мастерства и в самом деле позабыл о миллионах. Они всплыли в памяти лишь тогда, когда, занявшись сбытом их общей продукции, он начал встречаться с большим количеством людей.

После внезапной гибели Иоганны Кнут иногда перекидывался словом-другим с одним только Шикхорном, да и то редко. Первый же разговор с дезертиром, который по-прежнему ютился на чердаке, был неласков. Чтобы чем-то отвлечься, Кнут сразу же после похорон взялся лущить свежие ивовые прутья, как лущил еще вместе с Иоганной. Как-то вечером, спустившись в комнату, дезертир молча стал наблюдать за работой Кнута, но тот заметил это лишь тогда, когда солдат уже шагнул к выходу. И тут, обернувшись, Кнут буркнул: «Негодяй!»

Дезертир промолчал. Заметил ли Кнут, с какой быстротой груда зеленых прутьев превращалась в оструганные, оставалось неясным. Во всяком случае, разговор на эту тему с солдатом завязался не так-то скоро. Но с покойной Иоганной Кнут тут же обсудил проблему. Мысли, мысля, мысли — нет им конца. Видишь, как получается, сперва он берет мундир, который я ему приношу. Который Алоис мне дает с риском для жизни. Потом, на мосту, он разлучает матроса с его подружкой. Ведь теперь она куска хлеба от своего матроса не примет. Скажи, Иоганна, с какой стати он так важничает?

И даже если бы рядом не было этой девушки, все равно, зачем такое чванство? И он же обзывает меня психом. Рискуя жизнью, я достаю ему мундир, а он обзывает меня психом.