Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Я знал, что этот спокойный, серьезный человек с длинным шрамом на лбу особенно привязан именно к этой гнедой кобыле тракинской породы. В свете лучей полуденного солнца, проникавшего в окно конюшни, шерсть ее блестела, как чистое золото. Мы, молодежь, не раз с восхищением следили за этой кобылой, когда она, гордая и уверенная в себе, пробегала мимо нас, всегда чуть-чуть пританцовывая.

Никто из нас не сомневался, что в прошлом Герма была верховой лошадью.

Какая живость светилась в ее умных глазах! Какая упругость в движениях! Легконогая, она вся была исполнена внутренней силы. Хвост, увы слегка поредевший, она всегда несла на весу. Голову — кое-где уже виднелись проплешины — держала гордо поднятой. Что из того, если правая ее нога едва заметно подрагивала? Казалось даже, будто вместе с тавром — двумя оленьими рогами на левой ляжке — в ее естество проник огонь гордости, стремление быть быстрой и исправной до последнего дня жизни.

— Да, теперь ее уже ненадолго хватит, моей Гермы, — сказал Отт, лаская ее бархатистые ноздри. — А знаешь, ведь с ней связана целая история. То, что Герма — моя собственность, тебе известно. Но мне хотелось бы рассказать о том, как она ко мне попала. Она доживает последние дни, и я хочу излить свое сердце, мне кажется, что тогда разлука с ней будет не такой тяжелой, если ее однажды не станет.

— Вот, — сказал он, — пощупай, — и прижал мою руку к паху лошади. — Здесь!

Я быстро нащупал под кожей что-то твердое небольшого размера и вопросительно взглянул на Отта.

— Пулеметная пуля, ведь она военная лошадь, — объяснил мой друг. — Верховая лошадь майора Ротмана.

Отт сел на ящик из-под мякины и начал свой рассказ:

— В то время Чехословакия была еще оккупирована немцами, и мы стояли в Таусе, маленьком городке юго-западнее Пльзеня. Там я проходил подготовку в горноегерском полку. Точнее говоря, переподготовку, ведь поначалу я служил в артиллерийском конском запасе. Но под Москвой нас расколотили, и я еле-еле ноги унес. В Таусе из меня и мне подобных решили сделать новую боеспособную часть. Одну из отборных частей. Тут-то я и увидел мою Герму в первый раз. Пританцовывая, прошла она перед нами, когда нас построили на плацу. Всадника для нее словно бы не существовало. Мои глаза, смотревшие на нее с восхищением, тоже не видели его. Слишком хороша была лошадь, чтобы стоило хоть взглядом удостоить всадника. Конечно, позднее мне пришлось обратить внимание и на господина майора. Немного позднее и самое пристальное внимание.

Надо тебе сказать, что под Москвой я получил Железный крест второй степени и орден за «отмороженное мясо». Хотя я не больно гордился всякими побрякушками, они помогли мне снискать расположение командира роты. К тому же еще в конском запасе я научился обращаться с лошадьми. Кроме того, отец мой — крестьянин и на конюшне всегда стояла пара одров. Так вот, однажды лейтенант спрашивает меня: «А что, Отт, небось вы не прочь ходить за лошадью господина майора, а?» Я отнекиваться не стал и принялся расхваливать лошадь на все лады. Тогда лейтенант сказал, что Ротману нужен вестовой, который знает толк в лошадях. И он, дескать, замолвит за меня словечко. Я на это не смел и надеяться. Вот так я и познакомился с майором Ротманом.

Странная у него была фигура, у майора Ротмана. Среднего роста, он казался маленьким. Узкий в кости, а казался кряжистым. А все оттого, что шеи у него почти не было и голова как бы была втиснута между плечами; плечи мундира (внизу — вата, вверху — плетеные погоны) всегда казались приподнятыми, вот из-за этого его фигура производила впечатление внушительное.

Голова его тоже достойна отдельного описания. Крупная, но как бы сплюснутая. Плоскоголовый, неуважительно называл я его про себя. Подстриженные под ежик огненно рыжие волосы, скуластое лицо в веснушках, безбородый, безбровый, с бесцветными ресницами над холодными зелеными глазами. Этому человеку и принадлежала моя Герма.

Когда я явился к нему с докладом, он спросил меня, за что я получил Железный крест, — начальство любит задавать такие вопросы. Чтобы владеть лошадью, я готов был запродать душу дьяволу или майору — что одно и то же. Рассказал, что тогда творилось под Москвой. Коротко, четко и ясно, как полагается говорить с таким человеком. Я рассказал, как мы поставили наши орудия у низенькой железнодорожной насыпи, как я с моими лошадьми поехал в ложбину, за насыпь, и как на нее и на наши расчеты посыпался град осколков, и как потом стало попадать и в моих лошадей, как с юга, где прорвались русские танки, на нас понесся огненный ураган. Тогда я уже ни секунды не сомневался, что удержаться дольше невозможно. Я рассказал ему, что собрал всех оставшихся лошадей (большинство издыхало в грязи и снегу) и погнал к насыпи, откуда мне уже возбужденно махали наши; мы еще успели захватить передки и отступить, пока нас не отрезали с юга танки. О том, что мы бросили там наши пушки и даже не успели подобрать всех раненых, я ему, конечно, рассказывать не стал. Одним словом, с того дня я стал вестовым майора и заполучил мою Герму.