Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Свой фронтовой опыт Гельнер приобрел летом сорок третьего под Орлом. Тем, чем была для меня зимняя битва под Москвой, для капитана полтора года спустя стала битва под Курском и Орлом, которой руководил — разумеется, сидя в Берлине, — сам Гитлер; об этой битве трубил Геббельс, а выиграла ее Красная Армия. Там, под Орлом, в Гельнере что-то надломилось, так же как надломилось в армии фюрера, которая тогда затрещала по всем швам, с той только разницей, что у Гельнера надлом был внутренний и замечал его лишь он сам.

С тех пор Гельнеру стало ясно, что никогда уже он не войдет во вражеский город во главе или хотя бы просто в составе победного шествия. Надо сказать, нажива его беспокоила не слишком — были ведь и здесь свои исключения. Для него дело было скорее в идеале. А его идеал был разрушен.

И вот теперь ему представилась возможность — еще одна возможность! — быть победителем, пусть не в настоящем бою, а на учениях. Он мог еще раз, пусть на учебном полигоне, показать, что значит настоящее наступление. Его солдаты рвались вперед. Такой примерной атаки давно не видели на этом полигоне. Никто уже ничего подобного и не ждал.

В бинокль Гельнер, конечно, узнал Ротмана, восседающего на своей огненной кобылице. Он прикинул, сколько времени понадобится майору, чтобы проскакать те два километра, которые отделяли его от очага боя. Он догадывался, почему Ротман гонит лошадь так, что вестовой едва поспевает за ним.

«Штаб разбит», — пробурчал Гельнер и: «Теперь ты хочешь спасти то, что еще можно спасти. Ты не хочешь признать, что вся твоя выучка пошла псу под хвост. Боишься, что кто-нибудь увидит: все, что мы здесь делаем, — полная бессмыслица. Но я заставлю тебя! Заставлю!..»

Противник оставил высоту. «Ага, ты, значит, идешь ва-банк!» — перевел для себя Гельнер этот маневр. Его «танки» овладели высотой. Над нею взвилась в небо отливающая свинцовым блеском ракета. «Веду по нашим позициям огонь силами гранатометной батареи с применением бронебойных снарядов», — вот что это означало. И все взвивалась, взвивалась в небо одна и та же бледно-голубая звезда. «Выходит, у них еще что-то есть, есть последнее оружие, чтобы отбить атаку».

Но вместе с тем для капитана это было условным сигналом. «Кончай атаку!» — вот что означала ракета. «Вас понял». Следовать приказу майора, дать ему возможность закрепиться по фронту, — ну уж дудки!

«Но ведь это же профанация! — взбунтовалось что-то в Гельнере. — Противник прекращает наступление, потому что так приказывает майор; майор, видите ли, не желает знать, что его бронебойные снаряды — дерьмо. Хотя он-то, конечно, об этом знает, просто не хочет, чтобы солдаты знали!»

Гельнер лихорадочно обдумывал положение. Шесть или восемь гранатометов и по меньшей мере сорок «танков» имеются в наличии; вдобавок к ним он мог бы послать еще десяток. Теперь «противник» оказывал более энергичное сопротивление в центре, а левый фланг его обороны отходил назад. В этом месте можно было бы собрать силы и бросить их по центру. Это бы еще ухудшило положение Ротмана.

У Гельнера, как я уже сказал, лопнула внутри какая-то пружина в том самом сорок третьем. Теперь его так и подмывало ослушаться приказа начальника. В конце концов, это ведь был не прямой приказ, а, скорее, намек. Точной договоренности относительно этой игры, принявшей теперь столь серьезный оборот, между ними не существовало. Гельнер отдал приказ овладеть вторым противотанковым рвом.

— Ты, наверно, думаешь, — сказал Отт, — я, мол, не мог знать о том, что происходило с Гельнером, или с Ротманом, или еще с кем другим?

Да!.. Нельзя увидеть, что у другого человека в голове. Если хочешь сказать, о чем он думает, надо сначала все обмозговать! Иначе ничего не выйдет. И потом, нужно уметь наблюдать, нужно разбираться в людях. И еще, нужно разбираться в том времени и в тех обстоятельствах, в которых человек живет. Так вот, мне думается, что я это умею.