Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Герма теперь уж постарела. Скоро она меня покинет. Я, знаешь, думаю — нелегко мне придется, когда настанет время хоронить ее.

Было уже очень поздно. В конюшне наступила тишина. Лошади — одни стоя, другие лежа — уснули.

Я простился со своим другом, взволнованный его рассказом. Так вот он какой — Отт, степенный и серьезный человек, для которого его лошадь всегда была близким, любимым другом.

Вольфганг Кольхаазе.

Персидский для капо.

(Перевод В. Милютина)[7]

Десять номеров выкрикнули в громкоговоритель, десятый номер — его. Всё. Ни страха, ни надежды. Страат выходит из строя, бредет между шеренгами узников, между их спинами и лицами, бредет туда, где кончается ряд товарищей по бараку и на помосте с микрофоном и бумагами стоит тот, кто его вызвал.

Апрель 1944 года. Последний из десяти, Страат становится лицом к стене. Он бесконечно устал, хотя день только начинается, хотя сам он еще так молод. Над караульным помещением взору Страата открывается низкое и сырое небо. Мысленно Страат преодолевает расстояние до горизонта и еще немного вокруг Земли. Там — Голландия. Оттуда Страата вместе с пятью другими привезли в этот лагерь сто дней назад. Сто бесконечно долгих дней. Зачем привезли? Чтобы обливался потом, мерз, таскал камни, получал удары и пинки, валялся в грязи, спал на нарах, питался гнилыми овощами и — наконец — перестал жить. Но сначала, покуда еще дышит, еще видит, он обязан забыть, кем был раньше. Да он уже почти и забыл. Не верится, что за горизонтом все еще есть городок, где он когда-то родился, есть земля и вода, живут мать и отец, наступают вечера, совсем по-особенному пахнет в девичьем классе, что за стеклами шкафов по-прежнему стоят приборы, что есть физика. Шесть семестров физики — не верится. Ибо закон сохранения энергии больше не действует. Не действует для узников, от темна до темна таскающих тяжелые камни под ударами дубинок, под прицелами автоматов. Из шести студентов-физиков пятерых уже нет. Уставший до смерти Страат — последний. Сегодня он в каменоломню не пойдет. Недаром ведь назвали его номер.

Куда отправят этих десять? В карцер? В казарму? Нет, капо в белом кителе ведет их на кухню. Каменный пол, внутри — кафель. В шести сверкающих котлах варится вонючая похлебка. Но узников привели сюда не ради похлебки. Им предстоит чистить картошку.

Комендант устраивает товарищеский ужин. За длинный стол уютненько усядутся рядом охранники и убийцы, казначеи и надзиратели, кладовщики и палачи, писари и врач. Успех вечера обеспечивают три вещи: чувство товарищества, пиво и жареная свинина с картофельным салатом. Ради этого на кухню принесли десять скамеечек, рядом с каждой поставили по корзине картошки и таз для очистков, а посредине водрузили металлический чан. На одной из скамеечек, скорчившись, сидит Страат.

В кухне тепло и тихо. Каменоломня осталась где-то далеко. В закутке у двери сидит эсэсовец и читает. Только капо время от времени подходит к узникам и смотрит, как они работают. Никакой злобы, обычный деловой интерес. Но у Страата под взглядом капо пальцы начинают дрожать. Сноровки у него никакой, кожура получается слишком толстой, а в присутствии капо дело идет совсем медленно. Капо отходит и возвращается вновь. Страат пытается работать быстрее, но безуспешно.

— Раньше чем занимался?

— Учился в университете, — отвечает Страат, не поднимая головы и не переставая чистить картошку. Руки трясутся еще сильнее. Страат напрягся в ожидании пинка. Сейчас эсэсовец оторвется от книги. И тогда… Но капо говорит:

— Значит, конец учебе?

На обед каждому дали по миске дымящейся похлебки, да еще зачерпнули сверху, с мясными обрезками. Потом по второй миске, налитой до краев. Страат с полным брюхом вышел во двор и прислонился к стене кухни. Голода как не бывало. Ни каменоломни, ни крика. Вдали, под колючей проволокой, через которую пропущен ток, зеленеет трава. И вдруг Страат вспоминает: апрель. Медленно подходит капо, до этого наблюдавший за Страатом со стороны.

— Ты чему учился, парень?

— Физику изучал.

— Ясно, — понимающе произносит капо.

После обеда Страат уже не так пугается, когда капо останавливается рядом. Скупые солнечные лучи косо падают в кухню, постоянные рабочие в белых куртках режут хлеб на завтра. Трудно себе представить, что где-то рядом, в песках, убивают людей. Капо вновь подходит к Страату, его одолевает потребность выговориться.

— После войны, если жив буду, подамся в Персию.

У капо, оказывается, есть брат в Персии. Этот еще в тридцать девятом успел смыться и заделался там крупным дельцом, а он торчит здесь, как последний идиот.

— Вот, ты голландец, — продолжает капо. — А как думаешь, ничего жизнь в Персии?

— Еще бы, — отвечает Страат. Он продолжает чистить картошку, но уже не торопится. У капо, освещенного мягким послеобеденным солнцем, вид человека, которого наконец-то поняли. Он глубоко вздыхает.

— Времени только жаль, драгоценного времени. Если бы здесь хоть персидский можно было выучить.