Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Капо около сорока, он упитан — не сравнить со скелетами, сидящими вокруг, — в глазах озабоченность, лицо изрезано морщинами. Видно, испытал в жизни всякое — и взлеты и падения. И замарался не меньше других. Да, ничуть не меньше. И вдруг Страат слышит собственный голос:

— Я знаю персидский.

Капо долго смотрит на Страата, в его выцветших глазах недоверие сменяется сомнением, а сомнение — каким-то подобием нежности.

— Знаешь персидский?

Страат кивает.

— Пойдем.

Капо быстро идет за перегородку. За ним, спотыкаясь, бежит Страат.

— Ну, выкладывай, откуда ты знаешь персидский.

Отступать некуда. С капо шутки плохи, особенно если тебе не хватает только хорошего пинка, чтобы упасть и уже не подняться. Страат не разыгрывает капо, просто ему никак нельзя назад, в каменоломню, где он наверняка сдохнет, он хочет остаться в кухне, хочет по-человечески сидеть на скамье и чистить картошку, а потом досыта есть похлебку. Как бы не отказал голос. Но нет, голос звучит, только тише, чем обычно.

— До войны случилось жить в Персии.

— Ну, парень, берегись, если врешь!

В глазах у Страата столько ужаса, что капо понимает — голландец знает, чем можно поплатиться за вранье.

— Как будет по-персидски «здравствуйте»?

— Далам, — произносит Страат.

— А дерьмо?

Страат думает слишком долго, капо теряет терпение:

— Должно же быть у них такое слово.

— Тупа, — выдавливает Страат.

— Тупа, — взволнованно вторит капо. Потом говорит: — Смотри, для тебя это вопрос жизни и смерти.

Разговор окончен. Но он имеет важные последствия. Стоило ротенфюреру Рёдеру возвратиться после затянувшегося обеда, как к нему обратился капо Баттенбах. Давно уже Баттенбаху нужен человек в кухонную команду, да все подходящего не было. А теперь вот попался один, очень уж ловкий парень. Рёдер одобрительно кивает. Возражений у него нет, только неплохо бы сначала взглянуть на эдакого умельца. И в сопровождении капо направляется к узникам. Становится возле отощавшего голландца, всматривается в этого бывшего студента-физика, окончившего шесть семестров. Рёдеру до этого дела нет. Главное он видит сразу — этот человек понятия не имеет, как чистить картошку, хоть и старается изо всех сил. Впрочем, не это важно. Два раза в неделю ротенфюрер Рёдер прихватывает с кухни круг колбасы, по воскресеньям — кусок жареного мяса, а иной раз и пачку маргарина. И все это благодаря Баттенбаху. Итак, Рёдер кивает еще раз, возвращается к себе и записывает фамилию и номер. Рапорт ротенфюрера направляется в отдел учета труда, оттуда — к заместителю начальника лагеря. И на следующее утро, которое так же слякотно поднимается над аппель-плацем, Страат, единственный из десяти, возвращается на кухню. Баттенбах дружелюбно хлопает его по плечу.

Отныне Страат — «человек Баттенбаха». Его не сожгут в крематории, он будет получать хлеб и похлебку, наберется сил. Жаль такого смышленого парня, размышляет Баттенбах и самодовольно потирает руки; хоть им и удалось упечь меня в этот паршивый лагерь, правда, не за политику, всего лишь за сутенерство, но уж выучить персидский мне никто не помешает. Первые дни Рёдер крутится вокруг Страата, пытается понять что к чему, но ему невдомек, что сытого капо с голодным голландцем объединяет необыкновенный язык. И где уж ему догадаться, что такого языка вовсе нет. Знает это только Страат. Он один командует словами и правилами. Сколько же слов потребуется для такого множества дней?

Как только Рёдер отправляется обедать, Баттенбах, готовый овладеть всеми трудностями персидского языка, усаживается у себя за перегородкой рядом со Страатом. На столе — огрызок карандаша и измятый клочок бумаги.

В первый день он хочет получить общие сведения о Персии. Страат разглагольствует: в Персии жарко, женщины там красивы, бедные бедны, а богатые богаты. Баттенбах удовлетворен, он себе все это так и представлял. Сам он специалист по увеселительным заведениям и хочет знать, имеется ли там что-либо подобное? Публичные дома, к примеру? Страат не сразу соображает, о чем речь. Баттенбах терпеливо объясняет. Да, конечно, отвечает Страат. Баттенбах кивает, так он и думал. А теперь ему не терпится выучить несколько наиважнейших слов: водка, полиция, спасибо, пожалуйста, стол, стул, кровать, пивная, котлета. Страату нельзя запинаться, тем более в первый день. И он называет по порядку: алан, монато, лапс, нам, токи, сол, олток, рунидам, котлет. Это международное слово, поясняет Страат. Баттенбах тщательно записывает.

Ночью под драным одеялом, бок о бок с соседом по нарам, с глазами, слипающимися от усталости, Страат ищет новые слова, а главное — систему, которая помогла бы их запомнить. Вокруг тяжело дышат измотанные непосильным трудом люди, стонет во сне сосед, а губы Страата шепчут слова, которые никто никогда не слышал: ор, тал, мел, мет, меб, что значит: я, ты, он, она, оно.