Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— До них фюрер пока еще не добрался, — утешал его Страат. А про себя думал: трудно индусу, бедняга совсем одинок в лагере.

Наступает осень, а за ней зима. Над аппельплацем бесчинствует ледяной ветер и гонит жидкий снег по промерзшей земле. Медленно, едва волоча ноги, движутся через ворота люди в лохмотьях — узники из других лагерей. Они пережили этот марш и теперь размещаются в окруженных колючей проволокой палатках, чтобы тихо умереть здесь. Ночью, под звездами, мерцающими высоко в небе, или днем, под быстро бегущими облаками, через которые изредка проглядывает солнце.

На кухне тепло. Страат репетирует с Баттенбахом.

— Я иностранец. Я коммерсант. Разрешите пригласить даму на танец? Та му ли аса оказир. Та му ли лем базармелко. Нели та рамадамда донга?

Весенним майским днем распахнутся лагерные ворота. На улицах будут цвести каштаны. Каждый выживший пойдет куда захочет. Страат отправится в Голландию доучивать физику. Станет учителем. До конца дней своих он будет быстро уставать. И никогда уже не сотворит ничего подобного тому, что сотворил однажды. Он изобрел новый язык и теперь постепенно его забывает.

Баттенбах поедет в Персию, в Иран, и будет удивляться странному языку, на котором там говорят.

Гюнтер Кунерт.

Акула.

(Перевод И. Горкиной)

[8]

1

Час пробил. Меты расставлены. Видимость хорошая: хорошо просматривается морской простор, именуемый Атлантикой, и точка между Америкой и Европой, примечательная лишь бурями и волнами, волнами выше жилищ средних размеров в Клаймэкс-Сити на Среднем Западе. Под бурями и волнами пребывает неподвижная глубина, беспросветно черная, населенная палеогенными пучеглазыми тварями, что пялят свои круглые мерцающие гляделки на памятники позднего декаданса, погружающиеся в глубины: огромные жестянки, начиненные кожаными креслами, бутылками с ворчестским соусом, фарфором, железными цепями, нежным белым мясом, обволакивающим не хрупкий позвоночник, а топорные кости. Опустившись в чернильную глубину, все это больше не движется.

Так оно бывает, когда с корнем вырывают себя из одной стихии и переходят в другую. Возвращение же стоит жизни.

В этой самой точке все и стряслось.

Для природы, сшибающей холодные воздушные течения с теплыми, чтобы вволю натешиться, «Золотая стрела» нечто несущественное. Что же до двадцати пяти человек команды, до капитана судна, а он за все в ответе, для них природа — это, уж как бы там ни было, самое существенное: она диктует, кто доставит пшеницу на Ближний Восток. Чей пароход постарее, небольшого водоизмещения, тому следует подумать и подумать, прежде чем связаться с ней, с этой старой шлюхой, сговорчивой только в стихах у поэтов.

В этой самой точке.

Здесь столкнулись буря, судно и волны. Физические силы обрушились на палубные надстройки, на сварные швы, винт, весла, ноги, головы. Отсюда радировали, отсюда неслось по электромагнитным волнам «спасите наши души», отклика не слышали и повторяли все то же слова и снова, кричали в эфир, выли, молили.

Наконец ответ принят с судна «Ханиби», оно меняет курс, идет на всех парах, оно в пути; но путь был слишком долог, и судно не подоспело вовремя.

Ураган потянул за собой ночь, против нее терпящие бедствие обороняются несколькими красными ракетами. Их никто не замечает. Непроглядная тьма скрывает и все остальное; напоследок частый мелкий дождь пологом прикроет то, чему уже нельзя помешать.

Глаза-фонари, люминесцирующие зрачки далеких предков, озирают «Золотую стрелу», разглядывают неподвижные тела и не обнаруживают ничего, что напоминало бы живую душу. Так что же, — все спасены или никого не осталось?

Наутро море еще тяжело перекатывается, как изнемогшее тело больного после горячечной ночи. «Ханиби» наконец подходит. Да, вот эта точка, она теперь отчетливо, но временно обозначена следами катастрофы: по волнам носятся остатки грузов, деревянные части судна и другие обломки.

Море танцует под своей безобразной шкурой, танцует дико и мерно, разукрашенное обломками. Оно словно победоносный охотник за черепами, венчающий в сдержанном экстазе удавшееся дело.

С «Ханиби» еще некоторое время ведется наблюдение: в бинокли, сквозь прищур просоленных морскими ветрами ресниц. Дайте нам еще какое-то время понаблюдать. На горизонте что-то показалось, оно поднимается в небо… да это же самолет прибрежной охраны, он прощупывает под собой неспокойное водное пространство и опять исчезает за горизонтом. Неуклюжая плоская рыба-скат знает больше, чем те, в кислородных высях, она могла бы избавить их от бесполезных поисков, но все как всегда — друг о друге они не ведают, и каждый идет предопределенным ему путем.