Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

По безоговорочному приказу пароходства «Ханиби» ложится на свой прежний курс — на Саутгемптон. Жутковатая, ставшая со времен забытого исхода чужой, стихия, по которой куда-то плывут, утрачивает свою медузоподобность, черты ее разглаживаются. И опять все — только вода, вода, синее пятно на географической карте, где логарифмической линейкой прокладывают путь кораблям. Пилоты береговой охраны давно уже возобновили прерванную игру в покер. Их грохочущая машина напрасно разбрасывала свою сеть над неизменной в своей переменчивости безбрежностью — в сеть ничего не попало.

Покер помогает забыть. Погружает в занятие, внушаемое стопкой пестрых карт. Погружение — двойственное слово: в нем переплелись понятия «гибель» и «размышления». Но и тому и другому свойственна отрешенность. Отрешенность — это небытие. Однако не возвращаются ли в бытие и не существуют ли те, кто вернулся из погружения?

Тасуйте карты, погружайтесь; не показалось ли тем временем на волнах нечто, едва приметное нечто, ореховая скорлупка, люлька, хранящая в себе жизнь? Тасуйте же карты: что-то есть.

2

Было заказано двадцать пять венков. В Вайоминге и Висконсине, в Нью-Йорке и Небраске, в Северной Дакоте, в Тусоне, Теннесси, Тукседо. И в том числе два венка в Клаймэкс-Сити на Среднем Западе, вдали от человечьих муравейников. На этих двух ленты белые. На одной — «Любимому сыну», на другой — «Моему жениху».

Мать и невеста, с влажными носовыми платочками в бледных от страдания руках, встретились в местном цветочном магазине. Две черные птицы в благоуханной клетке. Тихо пожали друг дружке коготки. Пролепетали соболезнования. Матери: я ведь знаю Митча, вместе лазили по деревьям, сама была отчаянной девчонкой. Невесте: бедняга Гарри, товарищ Митча, детьми вместе лазили на деревья, отчаянные мальчишки, все они были тогда отчаянные — мечтали о приключениях, Мельвиль, Лондон, Конрад — вместо Библии, сказок, учебников. И вот она, моряцкая судьба.

Пожалуйста, вот эту белую ленту с бахромой.

Траур, одетый портнихой, ходит по улицам городка. Вестница несчастья, со старательно натянутой трагической маской на кислой физиономии, с нелепыми очками на носу. Однако уныние сеет она не всюду. Мэру этого почти что городка далекая беда пришлась как нельзя более на руку. Быть может, предоставленное ему в торжественный день похорон слово, которое он, конечно, возьмет, выведет его из полусумеречного существования сытой заурядности и он предстанет в ярком свете перед теми, кто его избрал, хотя он сам отнюдь не избранный.

Уважаемые господа, друзья, сограждане, дорогие провожающие, нет, так не годится. В другом порядке: дорогие провожающие, уважаемые господа, сограждане, друзья! Убитые горем, стоим мы нынче над двумя могилами, две юные жизни вырваны у нас двумя хищными глотками.

Нет, Линкольн так никогда не сказал бы. Трижды повторенные двойки разрушают вообще-то красивую метафору. Мы стоим у могил, хищные глотки поглотили юные жизни. Так лучше: чем неопределеннее, тем точнее, уважаемые господа, друзья, сограждане!

Должна же когда-нибудь блеснуть символическая молния сквозь тучи унылого существования, должен же пробиться светлый луч и озарить благолепием его, мэра, аллилуйя, аллилуйя, о господи, дабы уважаемые господа увидели, кто он есть на самом деле, этот неприметный человечек.

3

Еще не вытесал каменотес из Клаймэкс-Сити своими ревматическими руками два имени на могильных досках, и вот уже. Уже.

Оно уже было, когда на рукава пиджаков прикалывали две узкие полоски траурного крепа. И оно, Нечто, уже было, когда полуспущенный флаг на мачте ратуши бесстрастно говорил прохожим «memento mori» — помни о смерти. Тем временем оно уже появилось.

На колышущейся, вздымающейся и опадающей текучей массе, что простерлась меж континентами. В то самое время, когда городок вел приготовления к постановке траурных торжеств. Нечто уже можно было различить на благодушно плещущейся безбрежности — Нечто в виде крошечного ковчега, в виде надувной шлюпки. И в ней Гарри Мак-Гвайр, второй штурман «Золотой стрелы», и Митчем Миллер, радист.

Никем не жданные, никем не замеченные, появились эти двое на залитой солнцем арене водной жизни. Появились, вытолкнутые на поверхность бездонной пучиной. Будто отдыхали где-то в чаще тихо колышущихся водорослей, в объятиях юной сирены. Словно кто-то, кого никто не знает, укрыл их от слезящихся на ветру, вооруженных биноклем глаз на «Ханиби», от телескопов поискового самолета, от беспощадных взоров смерти. Неведомо откуда выплыли они. Быть может, всего лишь из мимолетного укрытия за негустой завесой тумана. Они плывут на каком-то буром бесформенном, напоминающем чашу резиновом пузыре.

4