Правила социологического метода

Впрочем, этот синтез был почти исключительно описательным. Первая попытка объяснительной систематизации была предпринята в области юридических явлений. Во многом этому послужили открытия, связанные с историей семьи. Какими бы спорными ни были теории Бахофена, Моргана, Макленнана[167] и др., в некоторых отношениях они доказали на основании зримых свидетельств существование форм семьи, крайне отличных от известных ранее, а также распространенность этих форм. Немаловажным событием стало выявление тождества обозначений родства у аборигенов в Австралии с краснокожими в Северной Америке. Сходство между кланами ирокезов и римскими gentes, пускай преувеличенное Морганом[168], вовсе не было сугубо вымышленным. Подобное сходство удалось подтвердить и в отношении законов о преступности и собственности. Тем самым возникла школа сравнительного права, задача которой заключалась именно в том, чтобы различать соответствия, систематически их классифицировать и пытаться объяснить. Это школа

этнологической юриспруденции или юридической этнологии, основателем которой можно считать Германа Поста и с которой также связаны имена Колера, Бернхефта и даже Штейнмеца[169].

По сути, та же самая революция произошла в изучении религий. Опираясь на сравнительную грамматику, Макс Мюллер[170]

заложил основы «сравнительной мифологии», но это сравнительное исследование долгое время ограничивалось лишь историческими религиями арийских народов. Под влиянием этнографии и антропологии (или этнологии, как ее называют англичане) поле сравнений расширялось. Многие ученые – Маннхардт в Германии, Тайлор, Лэнг, Робертсон-Смит, Фрэзер и Сидни Хартленд в Англии и Вилькен в Голландии[171] – собрали немало фактов, которые в целом демонстрировали единообразие религиозных верований и практик человечества. Вооружившись теорией выживания[172], те же авторы смело присовокупили к сравнительному религиоведению все обилие фактов

фольклора, или Volkskunde[173], которые немцы наблюдали, записывали и сравнивали с начала века и которые тем самым приобрели новое значение. Сельскохозяйственные обычаи наших стран, магические практики, представления о мертвых, сказки и легенды – все это трактовалось как пережитки древних культов и верований. В итоге религии наиболее культурных обществ и религии низших племен получили взаимосвязь, и одни начали объяснять другие.

В результате всех этих исследований выяснилось, что социальные явления больше нельзя рассматривать как результат случайных комбинаций, произвольных действий или стечения неких локальных обстоятельств. Их распространение свидетельствует о существенной зависимости этих явлений от общих причин, которые повсюду, где они присутствуют, порождают конкретные следствия. Эти следствия всегда одни и те же, как, собственно, и бывает со следствиями прочих естественных причин. Этнологическая юриспруденция, как утверждает Пост, «обнажила в юридической жизни всех природных народов широкие параллели, которые нельзя отнести к чисто случайным проявлениям, но которые следует рассматривать как общие проявления человеческой натуры. Это открытие подтверждает одно из важнейших положений современной этнологии, а именно то обстоятельство, что не мы думаем о мире, а мир думает через нас»[174]

. Более того, сам исторический анализ, становясь все более глубоким, наконец-то признал безличный характер сил, господствующих в истории. За событиями, в которых ранее усматривали преобладающее влияние правителей, государственных деятелей, законодателей и гениев всех мастей, обнаружилось влияние масс, определяющее в ином смысле. Было осознано, что законодательство есть не более чем кодификация народной морали и обычаев, закон, который не приживется, если он не пустит корни в сознании населения. Также было осознано, что мораль, обычаи и дух никоим образом не являются тем, что возможно создать по желанию; это поистине народное творение. Кто-то даже зашел настолько далеко, что начал приписывать обществам важную роль в области, которая не без основания могла считаться как удел отдельных, творческих личностей, то есть в области искусства и литературы. Литературные памятники, будь то Библия, поэмы Гомера и прочие великие национальные эпосы, стали признаваться плодами труда неведомых, анонимных и не поддающихся исчислению творцов. При этом, раз у каждого народа свой способ мышления и чувствования, утверждалось, что интеллектуальная жизнь может стать предметом научного изучения наряду с жизнью отдельных людей. Так в Германии сложилась новая наука, целью которой назвали изучение плодов упомянутой психологической деятельности: речь о Völkerpsychologie, или психологии народов, основанной Лацарусом и Штейнталем[175]. Пусть результаты ее исследователей можно считать довольно скудными, сама по себе эта попытка была тем не менее значительным шагом вперед[176].