Проклятие Че Гевары

Гиены предали всех. Высунув языки из своих зловонных пастей, они еще в Каламине скумекали, что к чему и при первой возможности сбежали. Они приползли в Камири на брюхе и выложили там всё, что запомнили. А запомнили их гиеньи мозги достаточно. Похотливые твари в подробностях, мельчайших и сочных, описали белокурую партизанку, а также рассказали о джипе, на котором она привезла их в Камири. Джип тут же обнаружили, вместе с оставленной в нем Таниной записной книжкой. Вскоре ищейки нагрянули в Мирафлорес – фешенебельный район боливийской столицы. Здесь, в квартире с прекрасным видом на Котловину и заснеженную Ильимани, проживала Лаура Гуттьерес Бауэр, хозяйка обнаруженной в Камири машины. Тупоголовым посланцам каймана Баррьентоса за компанию со своими наставниками-янки пришлось прослушать километры бабинных кассет – около сорока часов магнитофонных записей. Но, кроме песен живущих в высокогорьях индейцев гуарани и аймара, они ничего не нашли. Что ж, горское пение, подобное парению кондора, звучащую душу Боливии эти клещи-гаррапатос приняли за шум ветра.

Больший эффект дала найденная фотография, запечатлевшая белокурую собирательницу фольклора в компании сеньоров сопрезидентов – Баррьентоса и Овандо. Как же вытянулись собачьи морды ищеек, когда предатели опознали в знакомой главнокомандующих сеньоров, их досточтимых боссов, террористку и революционерку, «правую руку» Рамона. Таня-партизанка!

– Потеряно два года хорошей, терпеливой работы, – сказал нам Рамон после известий о предательстве и переданного по коммерческому радио сообщения о разгроме городской подпольной сети.

Он выключил свой транзистор. Лицо его стало еще более непроницаемым, а взгляд – пронзительным. Мы стояли, будто остолбенев. Будто из радиоприемника вылетела молния и поразила всех нас. У меня из головы не выходила Мария. Что с ней? Жива ли она?

Мойсес Гевара замкнулся и ходил в одиночестве по кромке Медвежьего лагеря, возле самой сельвы – почерневший, как перепаханное маисовое поле. Это он привел подонков в лагерь, и теперь во всём винил себя. Тогда Мойсес и начал впервые жаловаться на боли в животе…

А Таня… Сложно определить ее тогдашнее состояние. Она очень тревожилась о судьбе оставшихся в Ла-Пасе товарищей, особенно о Лойоле Гусман и Марии. И в то же время… просто светилась от счастья. Ведь отныне она вынуждена оставаться рядом с командиром.

– Надежда умирает последней, – говорила Таня.

А Рамон ответил ей тогда:

– Надежда не умирает никогда…

X

Четыре месяца отряд Хоакина блуждал по сельве. Они выполняли приказ, не покидая «Красную зону». Они до последнего верили, что дождутся своего командира. Отходя от Ньянкауасу на юг, они подобрались почти к самой границе. На горизонте, в синей дымке и золотистом свете лучей тонули отроги аргентинских Анд. Родина Рамона и Тани манила к себе, обозначая путь к спасению и надежде… Звонкое эхо шепотом гор отражалось в горячечном сознании больных, обессиленных партизан. И каждый невольно повторял вослед своими потрескавшимися, опухшими губами: «Приди… приди… отдохни на моей материнской груди… Приди… приди…»

Но отряд Хоакина повернул обратно. Они снова направились в глубь «Красной зоны». Там для них брезжила единственная надежда, единственное спасение – в воссоединении со своим авангардом. «Вновь увидеть товарищей, вновь услышать своего командира…». А зона тем временем, действительно, краснела, напитываясь кровью, сочащейся из изодранных, стесанных, исцарапанных ног, из незаживающих ран.

След уже взяли, пустота сочилась из джунглей. Всё из-за этих гиен, будь они прокляты… Чинголо и Эусебио… Уже тогда с ними почти никто из отряда не разговаривал и не общался. Словно боялись. Боялись, что трусостью можно заразиться. Как чумой. Но и между собой они вели себя, как гиены. Ссорились постоянно, в основном, из-за еды. Из-за пищи они, казалось, были готовы вцепиться друг другу в глотки. Они на глазах превращались в животных…

Но, когда делили на всех скудные порции кукурузных зёрен или остатки лапши, или кусочков вяленой конины с кишащими в ней червями, то делили и на них, вместе с Хоакином и Таней, вместе с Маймурой… Они рвали на крошки между собой пайку Пинареса, безрассудного команданте, накликавшего столько бед на отряд неумением себя контролировать, бесстрашного до безрассудства, пайку Касильдо Кондори, деревенского парня из окрестностей Вальягранде, который сумел стать истинным партизаном и надежным товарищем. И доказал это с винтовкой в руках, один против десятков солдат, прикрывая отход остальных…

Гиены делили между собой и святой хлеб Просфоры[22], который в одиночку, во весь рост пошел на солдат, отвлекая внимание от остальных, скрывшихся в джунглях по приказу Хоакина. Все они погибли, а гиены – Кастильо, Чинголо, Эусебио Тапиа – продолжали жить и намеревались спасти свои смердящие шкуры любой ценой, даже заплатив жизнями своих боевых товарищей…