Пушки острова Наварон

Крутизна склона увеличилась, равно как и глубина сугробов, и бледный лунный свет уже едва пробивался через раскинувшиеся сосновые ветви, гнущиеся под тяжестью снега. С востока задувал ветерок, из-за чего мороз ощущался еще сильнее. Минут десять никто не подавал голос, как вдруг раздался отрывистый оклик Дрошного – тихий, но четкий и настоятельный:

– Тихо! – Командир театральным жестом указал вверх. – Тихо! Слушайте!

Все остановились, запрокинули голову и стали сосредоточенно прислушиваться – точнее, так поступил лишь отряд Мэллори, в то время как у югославов на уме было совершенно иное: стремительно, расторопно и со впечатляющей слаженностью, без какого бы то ни было приказания словом или жестом, они уперли дула своих пулеметов и винтовок в бока и спины шестерых парашютистов с такой убедительностью и безусловной властностью, что пояснять им что-либо не пришлось.

Коммандос отреагировали вполне предсказуемо. На лицах Рейнольдса, Гроувса и Сондерса, менее привыкших к превратностям судьбы, нежели три их старших товарища, появилось практически идентичное сочетание гнева и полнейшего изумления. Мэллори словно бы впал в задумчивость, а Миллер недоуменно приподнял бровь. На лице же Андреа, ясное дело, никаких эмоций не отразилось, поскольку он был слишком занят демонстрацией своей обычной реакции на физическое насилие.

Правой рукой, поднятой к плечу, казалось бы, в очевидном жесте сдачи, грек внезапно схватился за ствол винтовки партизана справа и дернул оружие на себя, одновременно с этим что есть силы двинув левым локтем по солнечному сплетению конвоира слева, который охнул от боли и отшатнулся назад. Андреа немедленно взялся за винтовку второй рукой и без особых усилий вырвал ее у югослава, а затем вскинул оружие высоко вверх и стремительным движением опустил ствол. Конвоир так и рухнул, будто придавленный бревном. Корчащийся и воющий от боли партизан слева попытался было вскинуть свою винтовку, но тут в лицо ему обрушился приклад захваченного греком оружия, и тот с крякающим звуком без чувств упал в снег.

Все три секунды, что длилось это действо, остальные югославы пребывали в недоуменном ступоре, но затем словно бы очнулись и толпой набросились на Андреа, повалив его на землю. В последовавшей яростной свалке грек с привычным усердием принялся раздавать удары направо и налево, однако, когда один из партизан стал лупить его по голове стволом пистолета, все-таки предпочел благоразумно замереть. Тогда Андреа подняли на ноги, сохраняя у него благоразумный настрой посредством двух упертых в спину стволов и повисших по двое на каждой руке югославов, причем вид у парочки из них оставлял желать лучшего.

Яростно сверкая глазами, Дрошный подошел к Андреа, вытащил один из своих устрашающих ножей и грубо ткнул кончиком в горло греку, так что вспорол ему кожу и по сверкающему клинку заструилась кровь. Какое-то время казалось, что командир вонзит нож в шею по самую рукоятку, но затем внимание его переключилось на двух человек, безжизненно замерших на снегу. Он кивнул ближайшему партизану:

– Как они?

Молодой югослав опустился на колени и осмотрел сначала того, которому досталось стволом винтовки. Слегка потрогав голову поверженного, партизан затем обследовал второго, после чего встал. В скудном лунном свете лицо его казалось неестественно бледным.

– Йозеф мертв. Кажется, у него сломана шея. Его брат… еще дышит… но вот челюсть у него… – Парнишка неуверенно умолк.

Дрошный вновь впился взглядом в Андреа. На его поджатых губах появилось подобие улыбки, более подобающей волку, нежели человеку, а рука чуть посильнее надавила на нож.

– Мне следовало бы убить тебя прямо сейчас. Но я сделаю это позже. – Он вложил клинок в ножны, поднес к глазам грека скрюченные пальцы и прокричал: – Лично! Этими самыми руками!

– С этими самыми руками… – Андреа медленно и многозначительно обвел взглядом четыре пары удерживающих его рук, а потом с презрением уставился на Дрошного и закончил: –…твоя отвага просто ужасает меня.

Вдруг стало очень тихо. Три молодых сержанта взирали на разыгрывающуюся перед ними сцену с застывшим на лицах ужасом, смешанным с недоумением. Мэллори и Миллер наблюдали совершенно невозмутимо. Секунду-другую Дрошный не верил своим ушам, затем его буквально перекосило от гнева, и тыльной стороной руки он ударил Андреа по лицу. Из правого уголка рта грека тут же потекла струйка крови, однако сам он даже и бровью не повел.

Дрошный прищурился, и Андреа скривился в усмешке. Югославский командир снова ударил, на этот раз другой рукой. Реакция последовала в точности такая же, за единственным исключением, что струйка потекла из левого уголка рта. Грек опять улыбнулся, но вот от глаз его веяло могильным холодом. Дрошный резко развернулся и подошел к Мэллори.

– Ты ведь командир этих людей, капитан Мэллори?

– Да, я.

– И ты, погляжу, весьма молчаливый командир, да?

– А что я могу сказать человеку, обратившему оружие против своих друзей и союзников? – Мэллори спокойно смотрел югославу в глаза. – Я буду разговаривать с твоим командиром, а не с психом.