Революция

– Мы нагрянем завтра, на зорьке. Чуть рассветет – ударим… Без затей, без тактических этих штучек-дрючек и хитромудрых маневров. И без резерва. Всех бросим вперед, пойдем напролом.

– Потери будут значительные, – возразил полковник Очоа.

– А то я не знаю?! Ну и… с ними!

– Местность открытая, – настаивал Очоа. – Мы попадем под перекрестный пулеметный огонь… Сегодня мы уже попробовали это на вкус. А прижать каррансистов, чтоб лежали носом в землю, нечем: осколочных снарядов у нас нет. Почти все, чем бьют наши пушки, это фугасы.

Вилья полоснул его взглядом:

– Не о пушках речь! Артиллерия – дело десятое! Мы их сомнем одним ударом, прорвем оборону по всему фронту шириной в пять-шесть километров… Главное – напор, удаль. Разве нас, ребятки, это подводило когда-нибудь?

Полковник оглядел стоявших у стола, но все хранили молчание. Тогда он пожал плечами:

– Никогда.

– Ну так и вот, утречком повторим, а ужинать будем уже в Селайе. Перекинем мостки через каналы – пехота пройдет. Наши поезда могут подойти еще километра на три отсюда, ночью подвезут подкрепление. – Он взглянул на Хеновево Гарсу. – Займись этим, майор.

Тот вытянулся и вскинул два пальца ко лбу:

– Слушаюсь.

Вилья продолжал смотреть на него и на Мартина. На лице его вдруг отразилось раздумье, как будто все прозвучавшее только что было сказано не им. Прочистил горло кашлем, сплюнул на землю, между своими сапогами.

– Побудьте-ка с инженером где-нибудь вблизи, – проговорил он наконец. – Есть еще о чем с вами обоими потолковать.

Мартин и Гарса послушно отошли на несколько шагов по платформе. А по шоссе, тянувшемуся параллельно путям, двигались длинные вереницы людей, телег и вьючных мулов, нагруженных ящиками. Время от времени неподалеку рвался снаряд; взметнувшаяся пыль долго висела в неподвижном воздухе – стояло безветрие – и оседала медленно. На востоке шел бой: как раскаты грома, слышалась череда пушечных выстрелов, перемежаясь ружейной трескотней.

– Что скажешь? – спросил Мартин.

Майор задумчиво вертел в пальцах сигару.

– Да что бы ни сказал… Не все ли равно?

– Мне – нет. Я вижу, ты чем-то озабочен.

Мексиканец подбородком показал на крытую часть перрона:

– Ты же видел тех, кто был там.

– Отважные люди, не так ли?

– Это само собой, но не в одной отваге дело… Мало осталось тех, кто думает и кто решается возражать Панчо Вилье. Торибьо Ортега и Тринидад Родригес убиты, а ни Фелипе Анхелеса, ни Урбины, ни Рауля Мадеро здесь нет… Нынешняя Северная дивизия – уже не та, что дралась в Торреоне или в Сакатекасе.

– Но ведь мы побеждаем, майор. Так что же тебя гнетет?

Гарса мотнул головой на проходящую по шоссе пехоту:

– Завтра ей придется нелегко… – Он чиркнул зажигалкой и прикурил. – Ты же видел местность – каналы вдоль и поперек, а где их нет – ровно и гладко. Хорошо для обороны и хуже нет для наступления. Если Панчо хочет прорваться и одним махом взять Селайю, нам это обойдется очень дорого.

– А от нас с тобой чего он хочет?

– Вот сейчас и узнаем, – ответил майор и стал курить молча. А потом спросил: – Ты убил кого-нибудь из тех, кого мы свалили у реки?

– Не знаю… Мы же все стреляли разом.

– Да я видел. Быстро ты научился управляться с винчестером…

– Нужда, как говорится, научит…

– Ясное дело. Ясное, как божий день. Да, научит всему.

Вскоре к ним вышел Панчо Вилья. Вышел один, своей характерной походочкой вразвалку, широко расставляя ноги, – верный признак, что человек больше времени проводит в седле, чем на земле. Сдвинутое на затылок сомбреро, револьвер у пояса, запыленные гетры и сапоги со шпорами, которые звякали, задевая о вымощенную камнем платформу. Подойдя, отер пот с лица красным шейным платком. Генерал был очень серьезен и говорил тихо, словно усы глушили его голос:

– Знаешь Маргарито Виньяса, кум?

– Еще бы мне его не знать! Это же один из ваших орлов! Воюет всю жизнь, начал еще при доне Панчито Мадеро. Был с нами в Хуаресе… Вы об этом?

– Об этом самом.

– И чего с ним?

– Нынче утром подстрелили его каррансисты под Эль-Гуахе. Влепили ему пулю в кишки – и аминь. Но помер не сразу.

– Вот как… Сочувствую вам, генерал.

– Да погоди ты сочувствовать. Штука в том, что, когда Виньяс одной ногой был здесь, а другой уже в могиле, сказал он, что должен что-то мне передать. Так и сказал: хочу, мол, сказать ему кое-что. Ну, меня известили, я приехал, и он мне рассказал.

С этими словами Вилья достал из кармана сложенный вдвое листок. И побарабанил по нему пальцами, не разворачивая.

– Помнишь нашу историю с золотом? Из «Банка Чиуауа»?

– Такое, пожалуй, забудешь…

– Так вот, Маргарито Виньяс был один из тех, кто сговорился золотишко это… того…

Майор изменился в лице:

– Помилуйте, что вы такое говорите, генерал?!

– Что слышишь. Обтяпали все дело вчетвером – он, тот парень, которого вы взяли на ранчо, и еще двое.

– Кто именно?

– Один – некий Чемита Мургия. Но его, кажется, давно уж застрелили в каком-то борделе.

– Я знавал его, – кивнул Гарса. – Коротышка с индейской кровью… Сержант, мне кажется.

– Может быть… Не помню. Но Виньяс назвал именно его имя.

– А четвертый?

Вилья сделал жест, означающий «имей терпение!».