Революция

– Причина в том, что множество обещаний так и не было исполнено… Те, кто сидел наверху, там и остались, а те, кто сражался, чувствуют себя забытыми. Обойденными. И даже преданными.

Мексиканец нетерпеливо выпустил клуб табачного дыма:

– А чего они ждали? Что будут есть canard à l’orange[22] в «Гамбринусе»?

Мартин продолжал смотреть на маркиза.

– Две недели назад, перед моим отъездом в столицу, шахтеры в Пьедра-Чиките и крестьяне из окрестных сел устроили беспорядки, которые были подавлены ружейным огнем… Многие из манифестантов воевали под началом Вильи и Ороско, а теперь голодают и нищенствуют…

– Как видите, дон Луис, – ядовито вставил Улуа, – у нашего инженера весьма своеобразные понятия о лояльности.

– Быть лояльным к своей компании не значит быть слепым. Вы живете здесь, дон Эмилио, а я большую часть времени провожу в горах. И каждый видит то, что видит.

Мексиканец побагровел. Внезапно показалось, что галстук и целлулоидный воротничок душат его. Он раздраженно стиснул зубами кончик сигары.

– Кое-кто, по слухам, видел больше, чем нужно.

В ядовитом ответе чувствовалась смесь подозрения, злости и обиды. Ну, вот это уже ближе к делу, подумал Мартин. Меня ведь на самом деле для этого сюда и вытребовали – на суд по более или менее ускоренной процедуре, с прокурором и судьей, но без адвоката. Подтверждая его догадку, Агирре стал поворачиваться к нему – причем так медленно, словно хотел дать ему время подготовить ответ.

– Правда это, Мартин? – Маркиз говорил спокойно и сурово, глядя на маленький шрам на правой скуле инженера. – Что можешь сказать об этих слухах насчет твоих подвигов в Сьюдад-Хуаресе?

– Это больше, чем слухи, – едко уточнил дон Эмилио.

Мартин, сам поражаясь своему спокойствию, выдержал перекрестные взгляды обоих. Весьма вероятно, что через десять минут я стану безработным, подумал он. И еще больше удивился собственному безразличию по этому поводу. Как ни странно, он чувствовал себя вольным и просветленным. У меня в руках профессия, мне нет еще двадцати пяти, и вдобавок я говорю по-английски и по-немецки, хладнокровно думал он. Да ну их к черту. Мир велик.

– Слухи эти преувеличены, – ответил он. – Да, я был в городе, когда там начались бои. Мой отель оказался в гуще событий, мало сказать в гуще – в самом пекле.

Последние слова прозвучали не так твердо, как ему бы хотелось. Маркиз выслушал его внимательно и сказал:

– Ярких, надо полагать, набрался впечатлений.

– Да насмотрелся всего… Как бы то ни было, от скуки я не томился.

Он произнес все это, не опуская и не отводя глаз, искренно и непринужденно, – по крайней мере, так казалось ему самому. Маркиз смотрел на него задумчиво и услышанным, по всему судя, не был удовлетворен. Тут снова вмешался Улуа:

– Позвольте, дон Луис, я выскажусь напрямую: я с самого начала этой истории хотел уволить вашего инженера. Отправить его домой, в Испанию… Потому что даже слухи о его участии в беспорядках на севере недопустимы.

Маркиз продолжал пытливо вглядываться в Мартина:

– Это правда? Ты в этом был замешан?

Мартин постарался выдержать этот взгляд. Моргну – пропал, мелькнуло в голове. Впрочем, кажется, я так и так пропал.

– Не всегда у человека есть выбор, дон Луис.

– Вот как… Ты полагаешь?

– Я знаю. Или думаю, что знаю.

– Своей охотой пошел или принудили – безразлично, – потерял терпение Улуа. – Вы нас всех поставили в весьма щекотливое положение. Когда мы вновь открыли шахты, я сразу хотел отправить его на родину, и только отказ мадридского руководства помешал мне…

Агирре чуть приподнял руку:

– Не отказ, а отсрочка.

– Это одно и то же.

– Как посмотреть…

Маркиз, эдак неопределенно улыбаясь, достал из жилетного кармана часы, открыл крышку, взглянул на циферблат.

– Вам известно, дон Эмилио, что и отец, и дед Мартина были горняками?

– Нет, неизвестно, – ответил мексиканец, слегка сбитый с толку.

– Полагаю, он простит, что я об этом говорю, так что продолжим… Этот юноша происходит из скромной семьи и всего достиг собственными усилиями и усердием. Он блестяще одарен, настойчив, упорен. Благодаря этому выдвинулся в Испании, и мы его заметили и направили сюда, в Мексику… – Пряча в карман часы, маркиз с печалью посмотрел на Мартина. – Перед ним открывается большое будущее… Или открывалось.

Последние слова прозвучали как приговор. Повисло молчание – маркиз точно предоставлял Мартину возможность оправдаться. Но тот не вымолвил ни слова. Он был как будто оглушен и не находил доводов в свою защиту. Все произошедшее было слишком сложно и не укладывалось в слова. Ни Агирре, ни Улуа не были в Сьюдад-Хуаресе. Ничего не знали о Хеновево Гарсе, о Макловии Анхелес или о «Банке Чиуауа». О трупах на улицах, о запахе крови, о грохоте разрывных снарядов.

Маркиз де Санто-Амаро, казалось, колебался, прежде чем вынести вердикт окончательный и обвинительный.