Рубиновый лес. Дилогия

– Постой! Я хочу, чтобы ты со мной пошёл, – выпалила Дейрдре на одном дыхании. Меловые горы вздрогнули, как вздрогнуло всё у неё внутри и сжалось от волнения, когда ветер обернулся и посмотрел на неё не моргая. – Хочу, чтобы у тебя в жизни были не только анемонии и воришки мелкие, как я, и чтобы звали тебя не просто какой-то там северный ветер, а Ветер. Довольно смотреть на мир сверху – хоть раз взгляни на него, будучи его частью! Уверена, тебе понравятся. А если нет, то ты вернёшься, никто силой тебя удерживать не будет. Просто… Позволь показать тебе, как празднуют Эсбаты, как краснеют маки на моём любимом озере, как смеются дети, когда священные тисы красят и как расцветают настоящие, огромные и дивные цветочные сады. О, и черничные тарталетки тебе тоже нужно обязательно попробовать! Это один из традиционных десертов моего дома. Ты, если раз откусишь, влюбишься в них на все последующие жизни!

– Тарталетки, значит, – хмыкнул он недоверчиво, терпеливо дослушав до конца. Волнуясь в ожидании решения, Дейрдре сжала анемонию в кулаке так сильно, что едва её не раскрошила. – Не знаю, что это, но ты умеешь убеждать.

Желание сбылось. Его рука легла поверх её руки.

* * *

Сиды – не боги, а полусиды и подавно. Всему отмерен срок, и Дейрдре ценила каждый подаренный ей отцом-сидом день, как последний, прекрасно зная, что рано или поздно он последним и станет. Каждый из них она проводила на пару с Ветром с тех пор, как стал он её мужем, подарил ей троих детей и странствия по небу, как она о том мечтала. Вместе они увидели весь мир и даже те миры, что видеть было не дозволено; поделили на двоих одиночество и бремя, праздники и войны, сладости и слёзы.

«Вот, значит, каково это – быть свободным в несвободе, – прошептал Ветер ей на ухо как-то раз, когда они нежились в шелках, переплетая пальцы с обручальными браслетами, застёгнутыми на них несколькими часами ранее. – Теперь ты никуда уже от меня не денешься, Бродяжка». Ветер улыбался, когда говорил это. Но когда он повторял эти же слова спустя несколько веков, то уже плакал: «Ты никуда от меня не денешься, Бродяжка». Тело Дейрдре таяло в его руках, полупрозрачное и немощное, каким бы молодым оно внешне ни казалось. Сил, как и жизни, в нём почти не осталось. Зато остались воспоминания о дивных путешествиях, замок над морем, отстроенный её рукой и словом; легенды, увековеченные в камне, книгах и сердцах; огромное потомство, дети, внуки и целый род; туат, накормленный досыта и процветающий, забота о котором подтачивала силы Дейрдре на протяжении долгих лет, пока наконец-то не пришло время отдохнуть.

Однажды Дейрдре легла на свою постель в алькове и уже не встала. То шёл трехсотый год от её рождения.

– Наверное, я отправлюсь в сид, – прошептала она пересохшими губами. Сколько бы Ветер ни подавал ей кубок с водой или молоком, сколько бы ни отпаивал, трещины на них уже не заживали. Васильковые глаза запали глубоко в глазницы, кожа посерела, проступили кости, вены, синяки, а волосы пожухли и рассыпались по подушке пшеничными колосьями. – Но в сид нет никому дороги, кроме последователей Четырёх, королей да героев. Так что если мы вдруг больше никогда не встретимся…

– Встретимся, – перебил её Ветер, наклонившись так низко, будто пытался подарить ей своё дыхание, разделить его на двоих, как они всегда делили всё остальное. – Я за тобой последую. Всюду следовать буду, нигде не оставлю, никогда не брошу. И как в сид последовать, придумаю тоже. Твоим буду, где бы мы оба ни очутились, кем или чем бы ни стали. Не бойся.

Он велел ей не бояться, но боялся сам. Выращивал снежные анемонии, но, как признался Дейрдре однажды, никогда не смотрел в их лепестки. Принимал будущее, каким бы оно ни было, поэтому и её принимал тоже – всю, целиком, без остатка. Нянчил все последние дни, не отходя от постели, лелеял в широких нежных ладонях её лицо, расцеловывал, признавался в любви, как никогда раньше. Говорил всё, что прежде сказать не решался, и тем самым даровал самую счастливую смерть из возможных.

– Такой преданный, – прошептала Дейрдре и заплакала, но с улыбкой. Дрожащая ладонь прижалась к бледной щеке, скользнула по перламутровым волосам, укрывшим её, задержалась на его затылке и сжала нежно. – Такой любящий. Никакой ты не северный ветер. Ты солнце.

– Буду солнцем, коль скажешь им быть, – ответил он. – Буду тем, кем нужно, чтобы с тобой остаться. Это ведь правда, что сид тоже можно покинуть? Что можно родиться заново, если захочешь? Мы, духи, тоже так умеем, поэтому, если иначе нельзя…

– Родимся, да забудем. Не встретимся тем более.

– Ум забудет, сердце – нет. Сердце моё всегда только о тебе биться будет. Найду тебя в другой жизни и во всех последующих. Сделаю так, что всегда рядом будешь, и вот тогда уже никуда от себя не отпущу. Ты увидишь. – Он широко улыбнулся ей напоследок. – От ветра нельзя уйти.