Рубиновый лес. Дилогия

– Никакая я тебе не девка, – фыркнул Ллеу и повернулся к нему не только лицом, но и грудью, абсолютно плоской, в такой же мужской рубахе, как у самого торговца, только шёлковой и чистой.

– Ой, и вправду мальчонка, – удивился торговец и покачнулся от толчка в плечо, когда Ллеу сбросил с себя его руку и отпихнул. – Но выглядишь-то как девка! А это важнее.

Торговец снова уцепился за его рукав, снова дёрнул к себе, да так, что Ллеу чуть не свалился, слишком худощавый и миловидный, чтобы биться с таким боровом в лоб. Именно поэтому, недолго думая, Ллеу достал из кармана плаща клубок пряжи, который всегда носил с собой с малых лет – с тех самых пор, как мать подарила точно такой же Матти, надеясь, что та шагнёт на тропу вёльвы следом за ней. Ллеу помнил, как тогда ударился в слёзы, мол, хочет себе клубок тоже… Матти к своему клубку в итоге даже не притронулась, а вот Ллеу свой берёг точно зеницу ока. Нити истёрлись за годы, истончились, но зато были крепки и твёрды его слова.

Смотря в упор на торговца, Ллеу продел пряжу меж пальцев, ловким выверенным движением затянул узел вокруг большого, как вокруг крючка, и потянул нить на себя, как поводок. Торговец тут же пронзительно вскрикнул и вывалился из таверны на улицу, куда повела его та самая нить, невидимым жгутом обвивавшаяся вокруг толстой шеи. Оказавшись на крыльце, он полетел кубарем со ступенек, разбивая лицо и руки, которыми попытался прикрыться, пока пряжа Ллеу тащила его за собой по земле, точно собачонку.

– А ты хорош, мальчонка! – закряхтел торговец, когда нашёл в себе силы подняться. Ллеу уже стоял напротив, на обочине дороги, и наматывал шерстяную нить на ладонь, чтобы спрятать клубок обратно в карман да уйти, раз урок торговцем усвоен, но тот вдруг загоготал. – Да вот пряжа тонкая, бабская, прям как твоя морда! Оттого и не сейд у тебя, а куриный помёт.

– Ты!..

Прежде чем Ллеу успел договорить, торговец вытащил из кармана звериную косточку, да не птичью или баранью, а самую настоящую волчью. Когда он переломил её и вдруг зашептал что-то себе под нос – что-то, что явно не было обычной бранью, на которую Ллеу рассчитывал, – у него аж дыхание перехватило от ярости. Тоже к сейду взывает, значит, да нарушает все его правила! Волчьей Госпоже кости её же детей в жертву приносит! С таким даром у торговца не было ни единого шанса на то, чтобы сейд ему откликнулся, но Ллеу вдруг всё равно ударило в грудь, сжало изнутри так крепко, что кровь хлынула носом и тут же залила под ним весь сугроб, будто в драгоценный рубин снег превратила. Сила была невероятной, почти звериной – такая Ллеу с его склянками и фолиантами даже не снилась.

Он опрокинулся наземь, уставился на торговца снизу вверх и откашлялся от крови, что перестала бежать по его лицу лишь тогда, когда торговец замолчал и подошёл к нему ближе.

– Ты всего лишь коробейник[53], а ворожишь как старая вёльва, – выплюнул Ллеу, и то, что должно было быть оскорблением, прозвучало благоговейно, почти умоляюще.

– А чего ты хочешь, чтобы я, мелкий торгаш, на милость богов уповал? – усмехнулся тот. – Дважды я Совиному Принцу ларцы с серебром подносил, весь неметоном вырученным усыпал, и четырежды меня обворовывали на трактах. Один раз почти прирезали за кошель! От четвёрки проку столько же, сколько от козла молока, да последнего хоть на мясо продать можно. Не несу я больше дары в неметоны и не взываю к тем, кто всё равно никогда не отзовётся.

– Как же сейд ты тогда практикуешь? Без даров-то и помощи Волчьей Госпожи.

– А что, тоже так хочешь? – спросил торговец весело, и было в его светлых глазах под тёмными бровями нечто такое, что заставило Ллеу унизительно кивнуть, сидя в луже собственной крови. На улице темно, подумал он, всё равно торговец его лица не запомнит, а значит, сам Ллеу сможет позволить себе не запоминать всего, что здесь случилось. И немного подыграть, хотя бы из любопытства. – Ну, если сумеешь понравиться моему владыке…

– Владыке? Ты о наставнике каком?

Ллеу посмотрел на пояс торговца и теперь отчётливо увидел, что никакой то не короткий меч лежит в его ножнах, а ритуальный клинок, почти как у матери, с извивающимся лезвием и плоской, как шапка гвоздя, рукоятью. И китовые пуговицы были вовсе не китовыми, а волчьими, как раз на такой случай. И маленькие фляжки, сразу несколько, что висели на поясе, тоже наверняка были наполнены не водой и не вином, а ядами или чем похуже.

«Сейдман, – убедился Ллеу. – Сейдман, каких я никогда не видел. Не сейд Волчьей Госпожи это. Будто бы ничей сейд. Но…»

– Поди сюда, мальчонка. Запомни, мальчонка, что я тебе скажу.

Торговец поднял его одной рукой за шкирку и подвесил в воздухе на уровне своего лица. Даже несмотря на то, что они стояли посреди пустой улицы в морозной ночи, когда месяц воя завывал по-настоящему вьюгой и ветром, дышать Ллеу резко стало нечем. От торговца пахло спиртным, пóтом и смрадом каким-то, отдалённо знакомым, от которого невольно вспоминалась мать в предсмертном липком поту на постели.